– Повтори, с-сука! – расщурив глаз, с глуповатой улыбкой на полупьяной физиономии лениво приказал Ляля неожиданно разбудившему его знакомому репродукторному тембру. В ожидании ответа невидимой собеседницы он зычно икнул и, вжав голову в плечи, пугливо огляделся по сторонам. Убедившись в том, что никто не слышал характерных звуков неожиданно напавшей на него его икоты, Ляля широко зевнул и, натянув на лицо маску холодного безразличия к окружающему миру, отрешенно погрузился в легкую алкогольную нирвану. После короткой паузы та же дежурная «сука», спотыкаясь на каждой фразе, послушно прокаркала предыдущее объявление. Окончательно пробудившись от ее скрипучего голоса, он удовлетворенно хмыкнул и смачно сглотнул из горлышка зеленой поллитровки теплого жигулевского пива. Этот лаконичный рефрен, который Ляля нараспев чувственно прочитывал всякий раз перед отправлением поезда, со временем стал служить призывным сигналом для членов ресторанной бригады к исполнению весьма странного ритуала, понятному лишь посвященным в таинство внутренней жизни вагонов-ресторанов. Как только вагонный оракул во всеуслышание произносил сакральную тираду, все работники незамедлительно рассаживались по мягким рундучкам, установленным в зале около каждого столика для посетителей. И когда поезд, постукивая колесами, медленно набирал ход, каждый приподнимал ноги над полом и в глубоком медитативном спокойствии замирал в таком положении до тех пор, пока платформа не скрывалась из виду. Исторически сложилось так, что это ритуальное языческое действо на протяжении многих десятков лет было неизменной частью жизни вагонов-ресторанов и служило неким духовным оберегом и метафизическим заклинанием на удачу в предстоящей поездке. Погружение в безмолвный молитвенный транс вселяло веру в успех и надежду на крупный прибыток. Пребывая в отрешенном состоянии внутреннего экстаза, каждый молельщик символически оставлял все никчемное и бесполезное на удаляющемся перроне. Завершив поклонение незримому железнодорожному идолу, все участники священнодействия дружно опускали ноги, медленно поднимались и лениво разбредались по своим рабочим местам.
В прошлой жизни Ляля служил официантом в одном из первоклассных городских ресторанов, но с годами тяготы непосильного кабацкого труда привели его к неизбежному хроническому халдейскому профзаболеванию: Ляля попросту спился. Этот печальный факт биографии обернулся для него конечной станцией и безвозвратным жизненным тупиком. Погрузившись однажды в алкогольный анабиоз, Ляля уже не выходил из этого благостного состояния никогда. Как и многие его коллеги по цеху, страдающие подобным хроническим недугом, Ляля без труда устроился официантом-разносчиком (на вагонном слэнге «трёхой») в вагон ресторан. В эту железнодорожную общепитовскую корпорацию принимали всех желающих без оглядки на прошлое, настоящее и будущее потенциальных работников. Небольших деньжат, которые Ляля с легкостью профессионала сшибал на работе, на душевный допинг вполне хватало. Дополнительные бонусы в виде дармовой кормежки и персонального спального места в выделенном бригаде ресторана купе прилагались к лялиному сердечному покою по умолчанию. Как и большинство активных выпивох он был одинок. И поскольку дома Лялю никто никогда не ждал, то разъездной образ жизни вполне его устраивал. Это было удобно и избавляло от множества повседневных бытовых проблем: спустил ноги с полки – и ты уже на работе. Общепитовский отстойник магически притягивал к себе всех, кого в результате естественного отбора отторгало здоровое гражданское общество. В живущий обособленной жизнью улей, как мухи на мед, тучами слетались полпреды социального меньшинства, которые по разным причинам оказались отброшенными на обочину активной жизни. Легион жаждущих легкого заработка состоял главным образом из невезучих пасынков судьбы, заблудившихся в житейских лабиринтах и потерявших путеводные нити, ведущие к выходу из тупика. Костяк армии аутсайдеров склепывался из неглупой, азартной, но по жизни проигравшейся в лоск публики. Представители этого сегмента общества обманулись в своих ожиданиях манны небесной в виде светлого будущего всего человечества, скорое пришествие которого с пеной у рта пророчил один известный политический авантюрист, и полностью утратили веру в личный житейский успех. Вокзальный плинтус зачастую оставался единственным пристанищем разношерстной маргинальной публики и служил гостеприимным приютом как для клинических деградантов, так и для утратившей социальные ориентиры люмпен-интеллигенции. Это был пестрый народец, беспорядочно собравшийся из недоучек, верхоглядов и несостоявшихся в профессии образованцев разнообразных профилей и направлений. Бездонная клоака одинаково радушно принимала в свое лоно расплодившихся как клопы инженеров, протирающих штаны в разных НИИ; полуграмотных счетоводов, путающих дебет с кредитом; тупоумных косноязычных пестунов, неспособных связно излагать мысли; спившихся, навсегда сошедших с дистанции атлетов, не добежавших до пьедестала почета; нерадивых центурионов, позорно выпертых из органов за проступки, позорящие честь милиционерского мундира; узколобых профдеформированных отставников, обреченно