Но ниже пояса, в воде, существо было мертво – Анечка ясно, как это бывает только во сне, увидела сквозь серые пелены, обернувшие тело, чёрную разлагающуюся плоть.
И это было непонятно: как же оно ещё дышит? Проснулась она с бьющимся сердцем и сразу подумала об Анастасии. Неужели это конец?
***
Анечка Евтушенко была профессиональной журналисткой – официально работала в одном издании, неофициально подрабатывала ещё в трёх. Денег хватало, но копеечные выплаты мало компенсировали ее моральные затраты.
Каждый материал надо было «добыть» – объясниться по поводу аккредитации, если таковая была, выслушать недовольную отповедь замученного организацией мероприятия пресс-секретаря, выклянчить спонсорскую помощь на издание, от которой – небольшой личный процент, а потом, уже ночью, – «наваять» текст.
На самом деле, Анечка Евтушенко – полукровка по происхождению и космополит по убеждению – готова была работать вот так бесконечно долго, потому что ей нравилась ее беговая жизнь. И сама она себе нравилась в джинсах, туфлях-мокасинах и сумкой через плечо.
Вот деловые костюмы она категорически не любила: их строгие линии делали ее невысокую фигуру с пышными формами гротескно скованной. Какой бы важности ни было мероприятие, комплексы по поводу разреза на юбке, морщинистых складок у основания рукавов и распирающей лацканы пиджака объёмной груди – пятый размер не шутка! – занимали все ее мысли. Было уже не до работы – скинуть бы тесные лодочки с гудящих ног.
Впрочем, она не собиралась становиться главным редактором издания и привыкать к деловому стилю – разве что под старость, когда бегать по городу станет невмоготу.
Не привлекали ее пока и большие деньги, на которые, как она была убеждена, придётся обменять свою независимость. Она любила свободу, гордилась ею, наслаждалась возможностью самостоятельно кроить рабочий день на разноцветные лоскуты-отрезки, в которых находилось время и для чашки кофе с сигаретой на бульваре, и для выставки подруги-художницы – просто так, и для встречи с бывшей сокурсницей, тоже журналисткой, – между делом, и снова – для работы.
Так продолжалось до тех пор, пока ее в один момент не уволили за то, что в статье не было указано новое звание депутата горсовета, любезно согласившегося ответить на пару вопросов.
Начался грязный газетный скандал, депутат потребовал извинений, отказался спонсировать издание, обвинил Анечку чуть ли не в клевете, и ее быстро убрали из «рядов», дабы не компрометировать издание.
Она тогда с горя выпила полбутылки коньяку, два дня мучилась жестоким похмельем, и, поправив здоровье ромашковым чаем, замешанным на сочувственных причитаниях сердобольных бабушки с дедушкой, устроилась с горя воспитателем в частную школу.
Ее досье изучили тщательно, подрабатывать журналистикой запретили, нагрузили дополнительными заданиями в виде литкружка и школы юного журналиста с выпуском еженедельной стенгазеты, и вскоре Анна Станиславовна о своей бывшей профессии и думать забыла.
***
Работать с детьми было тяжело.
Двенадцатилетние нимфетки из богатых семей встретили пухленькую смешливую Анюту – в скромной прямой юбочке до колен и собственноручно сшитой блузочке в мелкую полоску – в штыки. С ними надо было обходиться уважительно, потому что любая из них могла пожаловаться директору на грубое обращение.
Но сами они развлекались, как хотели. Могли устроить групповой стриптиз перед единственными тремя мальчиками, которые держались обособленной кучкой и чуть что – сбегали на спортплощадку гонять мяч.
Могли начать громко петь или декламировать стихи на английском. Причём, исключительно классику – Бёрнса, например, или Шекспира, демонстрируя образованность, свойственную юной элите.
Могли, не обращая внимания на воспитательницу, бурно обсуждать украшения, новые телефоны или внешность молодого учителя литературы.
Анечка промучилась месяц – весь испытательный срок, потом махнула на всё рукой в надежде, что ее скоро уволят. Но вежливый интеллигентный завуч тихим голосом сочувственно объяснил ей, что воспитателей нет и ее не уволят, поэтому пусть справляется как может.
У него самого в этот момент на усталом, покрытом мелкими сухими морщинами лице было написано такое страдание, с таким горестным выражением глаз говорил он о проблемах школы, за которые отвечать приходилось именно ему – давно уставшему от капризных учеников и их родителей преподавателю почти пенсионного возраста, что Анюта согласилась на время остаться.
Она совсем упала духом и свои занятия стала проводить с позиции наблюдателя: главное, чтобы никто не расшиб голову о парту или не вывалился из окна. Ей было уже не до уроков, которые должны, а может, и не должны, делать ее воспитанники. Все равно поставят зачёт, школа-то платная.
Однажды на прогулке девицы, подговорив мальчишек, понеслись на неё всей толпой в лобовую атаку –