Я проснулась с больной головой и растрепанной прической. Макияж вчера смыла плохо.
Город еще спал. Только чуть-чуть слышались звуки. Проехала машина. Хлопнула входная дверь. Загудел лифт.
Наверное, шестой час. Рядом со мной спал полноватый молодой мужчина. Вчера все казалось так здорово! Мы до поздней ночи пробыли в ресторане. Арсений сорил деньгами: заказывал для меня музыку, семгу и дорогой коньяк. Я много выпила. Подошла к пианисту, и мы с ним исполнили песню Нани Брегвадзе «Ах, эта красная рябина». Нам аплодировали. От избытка чувств я укусила за плечо пианиста, за что Арсению пришлось заплатить ему « зелененькую бумажку».
Потом я решила перетанцевать какого-то тридцатилетнего мальчишку. Перетанцевала! Курит много – дыхания не хватило.
«Под занавес» я танцевала босиком, в одних колготках. Протерла пятки. Вот балда! Но когда я начала размахивать подолом юбки, мой внутренний голос сказал: «Люся, это уже не танец, это начинается стриптиз!» Я вовремя остановилась.
Потом мы с Арсением куда-то далеко ехали, он у «черта на куличках» живет. Я обещала ему, что останусь с ним жить навсегда. Скрашу его неустроенный быт сейчас и одинокую старость лет через двадцать-тридцать.
Но сейчас мне расхотелось выполнять свои обещания. Вчера я явно погорячилась.
В квартире пахло сигаретами, хоть мы и проветривали. От спящего Арсения пахло молодым здоровым мужиком, дорогим одеколоном и слегка перегаром.
Я вжалась в спинку дивана. Форточка болталась от ветра и противно скрипела.
«Шуруй домой, Люська! – сказал мой внутренний голос, – пока не поздно».
«А как же Арсений? Он такой одинокий на своих Северах?» – возразила ему я.
«Не пропадет, с такими деньгами еще помоложе тебя отхватит. Ему бы скромную деревенскую девку, а не такую, как ты, белоручку», – продолжал капать на нервы мой внутренний голос —
судья мой и совесть.
Я потихоньку пролезла у самой стеночки, чтоб не задеть ни руку, ни ногу безмятежно спавшего мужчины.
Наскоро промыла глаза в ванной с чужими запахами. Там же оделась, чтоб не включать в прихожей свет. Мягко открыла входную дверь и мягко притянула ее на себя. Щелк! И закрыто. Сбежала три этажа, потом вызвала лифт. Минут десять мерзла на остановке, махнула такси. Ух! Уже ближе к дому!
– На Свободный! Потом покажу дом за гастрономом, – выдохнула я.
Семь часов двадцать минут. Хоть бы мой Гаврилыч спал. Тихонько открыла дверь. На кухне горел свет. Пахло кофе и почему-то булочками с ванилином. Чудо! Как в детстве.
– Леша, а ты уже не спишь? – крикнула я с порога.
– Людочка, привет! Иди завтракать, – ответил муж.
– Ой, я так замерзла на остановке, сейчас ноги погрею в ванной, – тараторила я.
– Как ваш девичник у Маринки? – через дверь спросил муж.
– Ой, Лесик, такая скука! И ты ведь знаешь, что я не люблю ночевать « в людях». Я хорошо сплю только в своей постели, – нагло отвечала я.
Хорошо хоть в глаза смотреть не надо.
«Вода, вода, смой с меня всю грязь, перегар, дым сигарет, чужие запахи, чужие поцелуи», – заклинала я.
«Вот стерва», – вклинилось опять мое второе «я».
«Прекрати, я люблю мужа, просто у нас разный темперамент», – возразила ему я.
– Лесик, кинь мой зеленый махровый халат, – опять крикнула я.
– Да висит уже в ванной, – ответил мой мудрый муж.
Мы пили кофе. Я толстым слоем мазала масло на ванильные булки, а сверху еще сыр.
О, блаженство – дома! Что это? Телефон.
– Я отвечу, – сказал муж.
Я больно прикусила щеку.
«Дура, ты еще и телефон Арсению дала,» – опять шептал мой внутренний голос.
Тихо! Я вытянула шею – слушаю.
– Люсю, какую Люсю? Здесь только Людмила Олеговна живет, – ответил муж.
– Ошибся кто-то, – сказал он мне.
Город оживал.
нула входная дврь.
Бабье лето
Есть время природы особого света,
Неяркого солнца, нежнейшего зноя,
Оно называется бабье лето
И в прелести спорит с самою весною.
Вот видишь – проходит пора звездопада
И, кажется, время навек разлучаться…
А я лишь теперь понимаю, как надо
Любить, и жалеть, и прощать, и
прощаться.
О. Берггольц
1
После долгих сентябрьских дождей, наконец, потеплело. Вот и наступило бабье лето. Те самые теплые деньки, в которые всегда хочется что-то успеть.
Юлия Сергеевна два дня