Мы жили в болотистом крае близ большой реки, в двадцати милях от ее впадения в море. Вероятно, свое первое сознательное впечатление от окружающего меня широкого мира я получил в один памятный зимний день, уже под вечер. Именно тогда мне впервые стало ясно, что это унылое место, обнесенное оградой и густо заросшее крапивой, – кладбище; что Филип Пиррип, житель сего прихода, а также Джорджиана, супруга вышереченного, умерли и похоронены; что малолетние сыновья их, младенцы Александер, Бартоломью, Абраам, Тобиас и Роджер, тоже умерли и похоронены; что плоская темная даль за оградой, вся изрезанная дамбами, плотинами и шлюзами, среди которых кое-где пасется скот, – это болота; что замыкающая их свинцовая полоска – река; далекое логово, где родится свирепый ветер, – море; а маленькое дрожащее существо, что затерялось среди всего этого и плачет от страха, – Пип.
– А ну, замолчи! – раздался грозный окрик, и среди могил, возле паперти, внезапно вырос человек. – Не ори, чертенок, не то я тебе горло перережу!
Страшный человек в грубой серой одежде, с тяжелой цепью на ноге! Человек без шапки, в разбитых башмаках, голова обвязана какой-то тряпкой. Человек, который, как видно, мок в воде и полз по грязи, сбивал и ранил себе ноги о камни, которого жгла крапива и рвал терновник! Он хромал и трясся, таращил глаза и хрипел и вдруг, громко стуча зубами, схватил меня за подбородок.
– Ой, не режьте меня, сэр! – в ужасе взмолился я. – Пожалуйста, сэр, не надо!
– Как тебя звать? – спросил человек. – Ну, живо!
– Пип, сэр.
– Как, как? – переспросил человек, сверля меня глазами. – Повтори.
– Пип. Пип, сэр.
– Где ты живешь? – спросил человек. – Покажи!
Я указал пальцем туда, где на плоской прибрежной низине, в доброй миле от церкви, приютилась среди ольхи и ветел наша деревня.
Посмотрев на меня с минуту, человек перевернул меня вниз головой и вытряс мои карманы. В них ничего не было, кроме куска хлеба. Когда церковь стала на место, – а он 6ыл до того ловкий и сильный, что разом опрокинул ее вверх тормашками, так что колокольня очутилась у меня под ногами, – так вот, когда церковь стала на место, оказалось, что я сижу на высоком могильном камне, а он пожирает мой хлеб.
– Ух ты, щенок, – сказал человек, облизываясь. – Надо же, какие толстые щеки!
Возможно, что они и правда были толстые, хотя я в ту пору был невелик для своих лет и не отличался крепким сложением.
– Так бы вот и съел их, – сказал человек и яростно мотнул головой, – а может, черт подери, я и взаправду их съем.
Я очень серьезно его попросил не делать этого и крепче ухватился за могильный камень, на который он меня посадил, – отчасти для того, чтобы не свалиться, отчасти для того, чтобы сдержать слезы.
– Слышь ты, – сказал человек. – Где твоя мать?
– Здесь, сэр, – сказал я.
Он вздрогнул и кинулся было бежать, потом, остановившись, оглянулся через плечо.
– Вот здесь, сэр, – робко пояснил я. – «Также Джорджиана». Это моя мать.
– А-а, – сказал он, возвращаясь. – А это, рядом с матерью, твой отец?
– Да, сэр, – сказал я. – Он тоже здесь: «Житель сего прихода».
– Так, – протянул он и помолчал. – С кем же ты живешь, или, вернее сказать, с кем жил, потому что я не решил еще, оставить тебя в живых или нет.
– С сестрой, сэр. Миссис Джо Гарджери. Она жена кузнеца, сэр.
– Кузнеца, говоришь? – переспросил он. И посмотрел на свою ногу.
Он несколько раз переводил хмурый взгляд со своей ноги на меня и обратно, потом подошел ко мне вплотную, взял за плечи и запрокинул назад сколько мог дальше, так что его глаза испытующе глядели на меня сверху вниз, а мои растерянно глядели на него снизу вверх.
– Теперь слушай меня, – сказал он, – и помни, что я еще не решил, оставить тебя в живых или нет. Что такое подпилок, ты знаешь?
– Да, сэр.
– А что такое жратва, знаешь?
– Да, сэр.
После каждого вопроса он легонько встряхивал меня, чтобы я лучше чувствовал грозящую мне опасность и полную свою беспомощность.
– Ты мне достанешь подпилок. – Он тряхнул меня. – И достанешь жратвы. – Он снова тряхнул меня. – И принесешь все сюда. –