Свет врывался в зал сквозь витражные окна с изображениями святых. Красный, зеленый, желтый… блики мозаикой выстлали пол, пятнами расцветили лица стоящих напротив семинаристов. Молодой человек, прячась за их спинами, юркнул на свое место.
– Не заметил? – тревожно спросил у соседа.
– Пока нет. Распевка вроде спокойно прошла, – парень в сутане покосился на преподавателя. Священник перебирал листы на пюпитре, и не слишком обращал внимания на учеников. – Смотри, нарвешься на наказание.
Крис кивнул и занял свое место. Партитура в руках слегка подрагивала – дыхание еще не восстановилось.
Рука наставника взметнулась, призывая к вниманию. Воцарилась тишина. А потом, повинуясь легкому движению палочки, возник звук. Сначала – на грани слуха, но постепенно он рос, разрастался, захватывал пространство, и через мгновение гимн, подхваченный десятком голосов, наполнил зал.
Хормейстер чутко следил за тем, как поют юноши. Слух, данный с рождения и отточенный годами обучения, улавливал малейшую фальшь. Полтона ниже или выше резали не хуже бритвы, заставляя священника кривиться.
Сегодня гримасы предназначались в основном Крису – он так и не успел отдышаться.
– Крис! – сухо позвал ученика преподаватель. – Задержитесь ненадолго!
Названный покорно подошел, склонив голову, – смотреть на старшего с высоты своего роста сейчас казалось неуместным. Да и почтение выразить не мешало – он знал, что провинился.
– Когда вы научитесь приходить на занятия вовремя? – голос наставника шелестел, подобно листьям в октябре: сухим, еще не тронутым гнилью, но уже неживым. – Постоянные нарушения дисциплины являются грехом. Серьезным, но, к счастью для вас, пока еще искупаемым. Сегодня, вместо вечерней трапезы, вам стоит помолиться. Думаю, десять раз Signum Crucis, десять – Ave и пятнадцать Symbolum Nicaenum на этот раз будет достаточно.
– Да, падре, – Крис старался говорить тихо, чтобы преподаватель не понял по голосу его радости мягким наказанием.
Но ликование быстро сменилось тревогой: за дверями его ждали.
– Господин ректор желает вас видеть! – сообщил секретарь и двинулся вперед.
Крис пошел следом, не поднимая взгляда. Он старался совсем не смотреть по сторонам, особенно, когда пересекал полосу тени. Край сутаны с мелькающими из-под нее стоптанными каблуками ботинок превратился в путеводную нить, охраняющую от опасности так же хорошо, как и молитва.
Труднее всего оказалось преодолеть лестницу. Пролеты скрывались в тени, и только площадки ярко освещались солнечным светом. В темном коридоре маяками сияли над дверью ректорского кабинета два стилизованных под старину фонаря.
Попасть в святая святых семинарии оказалось непросто – подступы к заветному кабинету охранял штат секретарей. Но личный помощник ректора провел Криса мимо столов и постучал.
– Входите!
Крис протиснулся в едва приоткрытую дверь и поклонился. Попасть в кабинет самого ректора в зависимости от причины было и почетно, и ужасно. Одни выходили с гордо поднятой головой, другие… другие покидали семинарию навсегда.
Крис радовался, что носит сутану – её полы скрывали дрожащие ноги. Сам он старался держаться ровно, но почтительно, при этом ни на шаг не выходя из пятна света, что падало в окно за спиной ректора.
Все остальное скрывалось в тени: шкафы, уставленные рядами книг, два глобуса – географический и звездный, и даже распятие над окном. Сам ректор, занятый чтением какого-то документа, тоже казался темным силуэтом. И только детали письменного прибора сверкали желтым металлом.
Ожидание затянулось. Крис переступил с ноги на ногу и едва слышно кашлянул. Тень за столом шевельнулась:
– Подойди.
Дорожка из света пролегла от двери до стола, так что Крис легко преодолел эти одиннадцать шагов. Ректор отложил документ и откинулся на спинку кресла. Та заскрипела потертой кожей. Стекла очков сверкнули, и солнечный зайчик на мгновение выхватил из темноты корешок книги. «Mallēus Maleficārum».
– Ты читал сей труд? – ректор проследил за взглядом своего ученика.
– Пока нет.
– Напрасно. Принеси мне эту книгу.
Крис помедлил. Но приказы старших не обсуждаются, и он решительно вышел из пятна света.
Не слушать шепот, что сливается в бессвязное шипение где-то далеко-далеко, где-то на грани сознания. Не смотреть по сторонам. Идти вперед, к шкафу. К книге.
На месте фолианта осталась дыра, как пустота на месте выпавшего