ИНОПЛАНЕТЯНЕ
Всё, что можно сделать с крысой, можно сделать и с человеком.
А с крысой мы можем сделать почти всё.
Я летел домой из Венгрии. Вернее, в самолёт я сел в аэропорту Будапешта, после недельного пребывания в гостях у моего закадычного друга, Иштвана Хорвата. Он сейчас живёт в небольшом городке под странным для меня названием – Печ.
Я, в середине 70-х годов, был в Венгрии (посчастливилось с рабочей командировкой). Но и сейчас я с удовольствием принял приглашение друга. Хотелось вновь полюбоваться на красоты Будапешта, Дуная, посетить церковь святого Матиаша и базилику святого Иштвана. Пройтись по площади Героев.
Иштван, для полного моего удовольствия, свозил меня на Балатон, а заодно мы съездили искупаться в Сеченьи. Правду говоря, раньше было лучше в купальне – не столько народу было. Ну, и напоследок, уже перед обратной поездкой в Будапешт, мы съездили в Секешфехерваре, где я вновь полюбовался на замок Бори, и на ворота завода по производству Икарусов. Дальше меня не пустили. И уж, конечно, не мог я покинуть Венгрию и её гостеприимный народ без посещения дворца Эстерхази в Фертёде. Красота! Но, думаю, наши дворцы и парки С-Петербурга не хуже будут!
Всё-таки хорошо встретить старого друга через столько лет! Я же с ним познакомился…, где-то… в…. Да, именно тогда, когда был с группой товарищей в командировке от нашей организации. Да, да, именно в то время я с ним и познакомился на заводе по производству автобусов «Икарус». Он (мой друг) мне понравился своей простотой в обращении и профессионализмом – настоящий мастер своего дела, и патриот завода. Мне такие люди нравятся.
К нему-то я и летал в гости по приглашению. Он знал, что я пишу книги, и ему хотелось, чтобы я написал о нём и его семье (в его биографии нашлись какие-то древние родственники). Я ему объяснил, что я не биограф и, тем более, не историк, и не могу быть ему полезен. Что нужно сначала обратиться в госархив, и что только после всех мытарств (не знаю, как у них, а у нас это проблема) договориться с человеком в Венгрии, который согласился бы на такую работу.
Весь наш разговор, по обычаю, сопровождался возлияниями Токайского. Надеюсь, Иштван не обиделся на мой отказ, потому что ни в его поведении, ни в обращении ничего не изменилось. Он всё так же был мягок, вежлив и гостеприимен. Хороший человек!
* * *
Самолёт, набрав высоту, совершил прощальный круг над городом и направился в сторону Москвы. В салоне было тихо и уютно. Стюардессы ещё не начали разносить прохладительные напитки, а пассажиры отдыхали от предпосадочной суеты. Откуда-то с задних кресел, изредка, доносился тихий шелест разговора о пребывании в Будапеште, и о прощании с близкими и родными.
Опустив спинку кресла и расположившись в нём поудобнее, я закрыл глаза, чтобы часик-полтора вздремнуть. Не знаю, как кто, а я люблю подремать под ровный гул моторов, тем более что в воздухе мы пробудем часов пять.
Говорят, что писателя или журналиста хлебом не корми, чтобы он не начал выпытывать разные подробности жизни у сидящего рядом человека, но у меня почему-то не так. Как только я усаживаюсь в кресло самолёта, так меня сразу же начинает клонить в сон. Наверное, организм мой так устроен, не иначе. А то бы с чего такая сонливость?
Проснулся я от женского, мелодичного голоса, предлагавшего лёгкий завтрак и напитки. Открыв глаза, я увидел: тележка стоит почти рядом с моим креслом, и миловидная блондинка-стюардесса держит в руках разнос. Где только они таких красавиц находят? – непроизвольно подумал я, устанавливая столик в «рабочее положение» и принимаясь за еду.
Я ещё не закончил есть, как радио, голосом, наверное, командира корабля или второго пилота, рубленными фразами заговорило: «Уважаемые пассажиры. Мы входим в густую облачность. Возможна небольшая тряска. Просим не волноваться. Командир корабля приносит свои извинения».
Не успел я осознать последние слова предупреждения, как в салоне слегка потемнело, а затем включилось освещение. Стало, как-то по-домашнему уютно, но ненадолго. Лампочки, через минуту или две, заморгали, а затем и вовсе погасли. В салоне стало почему-то очень темно. Мне даже показалось, что темнота приобрела какое-то осязаемое свойство, что ли. Вроде бы самолёт, вернее, мы вместе с самолётом попали в какую-то непривычную для тела окружающую среду. Затем, наш самолёт внушительно тряхнуло. Из темноты салона послышались несколько разноголосых испуганных вскриков, типа – «Ой! Ой, что это? Ой, мы не падаем?». И вновь наступила тишина…, какая-то неестественная тишина, решил я.
В темноте салона не слышалось испуганного дыхания пассажиров, не раздавался равномерный гул работающих двигателей, и командир почему-то не говорил ни слова, словно я оказался один-одинёшенек в пустом самолёте, и в кромешной темноте…. Я даже руку поднёс к лицу, чтобы увидеть её, но, увы! Какая-то мрачная, тяжёлая, я бы даже сказал, густая, как растопленная смола, темнота окружала меня…
Я испугался! Я очень испугался: от непонятного отсутствия пассажиров