Нормальный мужик Вовка, только организм у него не так, как у всех устроенный. Не может он каждый день, да по чуть-чуть, да без отрыва от производства. Заводной он. Может полгода в рот не брать, а стопку жахнет, и понеслась душа в рай. Будет керосинить, пока желудок в горле не застрянет. Неделю, а-то и две, на бюллетне, считай. Шеф, конечно, ничего, знает, – прочухается, придет, отработает. Шефу главное, чтоб на рабочем месте ты как стекло был, а Вовка это блюдет. Только вот, жалко его, бедолагу. И жена у него через это дело ушла, и сын нос от него воротит. Оно понятно, кому охота с ним, с заблеванным нежности разводить – он ведь, когда денька три, да под этим делом дома кантуется, – весь моральный облик строителя коммунизма напрочь теряет. Да и отходняки у него, не дай боже никому. Иной раз такого понарасскажет, – волосья дыбом штырятся. Вобщем, кабы не такие вот Вовкины косяки, ничего этого, может, бы и не было. Отвечаю, без бэ. А случилось как:
Года четыре назад вернулись мы с объекта, с Москвы, под самое тридцать первое декабря. С Москвы-то до нас часа четыре на автолайне шкандыбать. Выехали, еще вечер был, а приехали в час ночи. В маршрутке водила печку включил, Ташкент устроил, а тут, – вылезаем – дубильник жуткий, снег такой мелкий, серебристый в свету фонаря крутится. Ветер воет, темень… Только магазин круглосуточный, где телефонами торгуют, весь желтым неоном светится. Вот до чего, мужики, никак не допетрю: на хрена кому-то ночью телефоны нужны?
Вино – хрен вам по всей харе! А телефоны – пожалуйста, хоть жопой ешь!..
Короче, праздники на носу, по домам-по бабам расходиться не охота, а получка-то на кармане ляжку жгет, а выпить-то в такой мороз да после тяжелых трудовых будней, это ж сам Бог велел! А в магазине вино, как водится, с двадцати одного ноль-ноль не продают. Ну, Веня-бугор и предложи:
– Мужики, я, грит, одно заведение знаю интересное. Оно щас работать должно. Может, слётаем?
Мы и слётали. По случаю на такси прокатнулись. Там, конечно, все как полагается, все по первому разряду. Елочки, мишура разная новогодняя, фонарики цветные перемигиваются, столики, музыка, пары танцуют, какой-то мерин в микрофон про белого лебедя на пруду во всю дурь дьячит. Сели. Официант, пидорок белорубашечный, подскочил к нам и говорит: вина, мол, нету. Ну, так Веня-бугор там кое-с кем побазарил и оно появилось. Короче, заказали вина, закуси разной, а Вовка, чтоб от коллектива не отбиваться, бутылку ситра себе купил: мужики-то знают, какой он, потому и не предлагают даже. Здравие его блюдут. Приняли по щапоточке, начали базары базарить, а конкретнее, – орать, потому что и музыка ведь орет. Все про свое: про работу, про баб, про Путина, про хохлов, про Америку… Мы пьем, а Вовка ситром своим давится и на нас как побитая собака глядит. Тут, Альфредыч, штукатур наш, и ляпни тост:
– За нас, грит, за трудовую кость, потому как все на нас держится и ни хрена они без нас не смогут: обделаются! Даже Путин и тот ни хрена без нас не сможет!
И тут у Вовки зачесалось:
– Эх, грит, гори оно все ацетиленовым огнем! Не могу, мол, за это не выпить!
Мы ему:
– Слышь, Вован, может, ну ее, а? – очко-то за него играет.
А он:
– Да, идите в шанду́! У меня, грит, может, тоже душа за нас за всех болит! Сделайте доброе дело!
Ну, мы и сделали… на свою голову. И понеслось. Долбанул Вован, раздухарился. Мы-то ему, было, накапали поменьше, а он в обиженку: вы что, вашу мать, краев не видите? Вот так с нами одну, другую. А много ли ему надо-то? Слётал в сортир, проблевался малясь с отвычки, возвращается, видит, – напротив нас подруга какая-то сидит. Так себе, на пьяный глаз, и ничего, фигуристая. Платьице черенькое, висюльки какие-то. Сама лет за тридцать, морда лица малость помятая, да под штукатуркой и не особо видать. Глазищи соловые с зеленцой, губы красные, волоса бледные, прилизанные.