Свидание. Дмитрий Калмыков

я жаба, всегда с каким-то омерзением швыряла на стол конверт с деньгами. И не дай бог расписаться не в той строке или, того хуже, начать пересчитывать при ней деньги. Разве только в горло не вопьется. С одной стороны, понять бабу можно, она-то, получается, перерабатывает. А с другой стороны, хотелось перемкнуть ей по брыластой харе, чтобы на людей не гавкала. Другие вон тоже не лучше собак живут! А он-то, Гера, при чем тут? От него, что ли, зависит… Сколько времени уже обещают на карточку перечислять? И каждый месяц одно и то же – очередюга и цепная бухгалтерша в будке. Сначала-то мужики веселые стоят, перешучиваются, черные полосы подошвами на линолеуме чертят, а из кабинета выходят как оплеванные. Зарплата, считай, праздник, а все настроение обгадят. Но только не сегодня и только не Гере. Сегодня он свое получит. Есть у него отдушина.

      К сорока годам, казалось, совсем пересох. Одни жилы остались, на которых семью тянул, ничего живого, все спеклось, прогоркло, перегорело. Одно только чувство, что должен, осталось. А кому должен? Почему должен? Нет ответа. Раз мужик – волоки, не спрашивай. Слава богу, нашлось с кем размякнуть. Понятно, счастье позднее, горьковатое. Добром не кончится. Но без него теперь как тянуть? Для того, считай, и живет, чтобы раз в месяц, редко два, к ней вырваться. А ведь еще поди вынырни из этой трясины!

      Гера остановился напротив двери, уперся лбом в холодный, липкий дерматин, втянул носом воздух, резко, так что глубокие складки легли от ноздрей к уголкам рта, да так и остались, не спали. Даже подурнело на мгновение. Запах жареной картошки и без того заполнял лестничную площадку, а сейчас прямо до мозга добрался. Жена ужин готовит. «Два раза на одном масле жарит», – с неприязнью подумал Гера. Вторая порция для него. Сегодня он это жрать не будет, даром что брюхо ведет, как будто под дых дали. Дома давно уже не еда, а зараза. Поешь и заболеешь. Одной болезнью со всеми. Вот и все семейные узы – дурная, невкусная хавка, одна на всех. Больше ничего не осталось. Да и было ли? Что за народ – бабы? Глупые. Вот зачем его Люба двадцать лет назад залетела? А ведь специально залетела, чтобы женить. А Гера что, завидный жених был? Нет. Такой, как все. Что она там себе намечтала? Понятно же, что, если так дело делать, одно мучение для всех получится. На всю жизнь. Вот и имеют теперь. Тупость непроходимая! Гера плюнул себе под ноги. То ли дело… Нет! Надо поскорее развязаться! Он дернул на себя ручку.

      В коридоре – духота и полумрак. Темно-бордовые обои с вылинявшим золотым узором, свет – лампочка в сорок ватт без плафона. Из ванной тянет сыростью, из кухни – картофельным чадом. Жена услышала Геру, появилась в дверном проеме. Халат, фартук, кухонное полотенце через плечо, красные босые ступни.

      – Пришел, – констатировала она с легким раздражением. – Встань на коврик, с ботинок натечет.

      Гера не двинулся с места. Только достал из кармана конверт, протянул жене. Она обтерла руки о фартук, сгибая кисти улитками, взяла. Сразу же открыла, заглянула внутрь. Злобно зыркнула. Гера едва заметно ухмыльнулся. Заметила! Всего-то триста рублей вынул, и то заметила!

      – Ужин готов, – сказала жена, сунув конверт в карман халата.

      – Ухожу, – сухо ответил Гера.

      Жена замерла на мгновение, словно не дослышав. Лицо ее перекосила плаксивая гримаса.

      – Опять? – Руки безвольно повисли вдоль туловища.

      Гера не отвечал. Просто ждал следующей волны.

      – Опять?! – громче и визгливее повторила жена, но, видя равнодушное молчание Геры, отвернулась и заорала в глубь квартиры: – Мам, он опять!

      – Чего опять-то? – глухо донеслось из дальней комнаты.

      – На блядки свои потащился!

      Дальше слушать не было нужды. Одно и то же. Гера повернулся к зеркалу, осмотрел себя и снова вышел на лестницу.