Р А НеНоЕ Е
В пригородном
Сквозь туман, года и мглу пригородный мчит.
Я сижу почти в углу. В животе урчит.
Уплетает бутерброд некто за спиной.
«Человечество-суть сброд!» – воет дед дурной.
Он, пожалуй, целый час так уже трандит.
Старческий гнилой анфас, неопрятный вид.
Я к холодному стеклу головой приник.
Холодно же тут в углу. Входит проводник.
«Слушай, деда, не кричи! Высажу сейчас!»
Тепловоз взревел в ночи в неизвестность мчась.
Сотни ра/дужных огней воссияли вдруг,
череды минувших дней обозначив круг.
Приближается вокзал; станция моя.
Мысленно себе сказал: «Вот и дома я!» ~74/75 и 94
Небо синее
Небо синее, чёрно-синее. Нет на нём ни единой звезды.
Солнце где-то на/д Абиссинией. Здесь же- тьма, степь и вёрсты езды.
Поле белое, чёрно-белое. У дороги деревья стоят.
Молодые худые несмелые; коченея от холода, спят.
Утро позднее, утро зимнее. Неохотно забрезжил рассвет.
Облака проявились дымные. Это всё я не выдумал, нет.
Это всё я увидел воочью; и рассвет, и деревья, и снег;
между пасмурным утром и ночью сквозь автобуса медленный бег. ~75
Самолёты, как рыбины с львиными мордами,
утопают в снопах жёлто-рыжих лучей,
к небу выставив спины свинцовыми хордами,
безразличные к массе людских мелочей.
Мир для меня- ахроматичен. Смотрю сквозь серые глаза.
В стихах угрюм и неэтичен. Когда случайная слеза
тоскливо, нехотя и скупо ползёт по пористой щеке.
Всё пасмурно вокруг и глупо. И ручка чёрная в руке.
Когда же я в хорошем духе, то жизнь мне видится в цветах
и в тополином лёгком пухе с улыбкой детской на устах.
Сквозь ра/дужную оболочку на всех доверчиво гляжу.
Былой обиды не держу; и стих подобен ангелочку.
Принимает жизнь формы разные; дорогие нам и опасные.
То безформенно- безобразные, то терпимые, то прекрасные.
И нельзя нам её перестраивать, отвергая плоды"неудачные»
красотою себя лишь опаивать, мир шлифуя бумагой наждачною.
Все полезно до маленькой малости; я к такому пришёл убеждению.
Эти наши безпечные шалости приведут на земле к вырождению.
Послесловие к легенде (в лицах)
Как странно ясен день апрельский! Окрест толпится, ропщет люд:
«Ужо тебе, Марк Корнуэльский- чванливый, стонущий верблюд!»
Где твои ра/дости и грёзы? В воде по пояс Горвенал
кромсает волны и сквозь слёзы рычит: «О, если бы я знал!»
(люд) «Все ухищрения насмарку. Как бледен; дёргается бровь»
«Не удалось безумцу Марку разрушить силой их любовь!»
(Марк) «Я был отважный смелый воин. Я славен был и был богат;
всегда почётом удостоен. Но стал их прихотью рогат.
Я, после этого позора, Тристана проклял; не убив;
порок их тем усугубив… Негневного не вижу взора»
«Ты, пёс неверный; ты, дебил, дитя, что вымахал верзилой;
любил ли ты с такою силой, как я обеих их любил!?»
(Горвенал) «Как всё безсмысленно и глупо! Как жалок этот человек!»
На берегу два юных трупа. Два сердца, слившихся навек. ~76 и 96
Космопоэг
1
Не увижу больше никогда я родной Земли, родного края.
Захватила в плен меня звезда чёрная враждебная чужая.
В этом мире; как бы не пропасть. Мысли лихора/дит и спекает.
Открывает ведьма пропасть-пасть и в меня кошмаром проникает.
Взгляд заворожённый- на экран, на её оскаленную морду.
Нет спасенья, на/до на таран; и пробить ей спину, череп, хорду.
Боже мой, какая круговерть! Звездолёт трясёт, несёт, швыряет.
Им уже никто не управляет. И его сейчас постигнет смерть.
Но откуда выплыла Земля синяя, зелёная, земная,
маленькая, тёплая, смешная, кораблю спасение суля?
А вокруг неё бе/cился смерч, прыгали воинственные кляксы,
щёки на/дувала гуттаперч, и мрачнели тучи цвета ваксы.
Космос необъятный и хмельной плёл клубок чудовищного стресса,
словно издеваясь на/до мной, изучая ра/ди интереса.
Мне бы