Лоуренс Альма Тадема «Пиррические танцы»
Фэнтези это, наверное, самый молодой и, в то же время, самый древний жанр не только и не столько фантастики, но и мировой литературы вообще. Его можно связать с древними преданиями давно ушедших народов – о царе Гильгамеше, правителе Урука, о возвращении на родину хитроумного Одиссея со товарищи, о деяниях Зигфрида или Тристана, о славных подвигах Святогора или Микулы Селяниновича. Именно с народных сказаний, стари́н, как их еще называли на Руси, и появился на свет сперва изустный, а затем уже и записанный собирателями эпос. У каждого народа свой, но так отчетливо перекликающийся со сказаниями других стран, других времен.
Постепенно эпическая литература ушла, уступила свое место профессиональным сказителям, сперва подражавшим старине, а затем переосмыслившим ее на свой лад – в виде комедий, драм, трагедий и иных форм театрального искусства, в виде убористых текстов о похождениях плутов и героев, богов и простолюдинов. Которые постепенно, пласт за пластом, образовывали то, что мы знаем под понятием «мировое наследие» и чем пользуемся, даже бессознательно, когда вспоминаем поговорку, устойчивое выражение, шутку или еще что-то подобное, чему, быть может, уже не одна тысяча лет. Как истории Ромео и Джульетты, имеющей бесчисленное множество современных интерпретаций, но берущей свое начало в Древней Элладе, в истории о Пираме и Фисбе: их несчастной любви, противопоставленной ненависти двух домов и горьком конце, столь же нелепом, сколь и печальном. Все, как и рассказал Шекспир, пересказывая, скорее всего, именно ту самую историю на новый лад. А может, пользуясь более современным, по его меркам, текстом, о схожей истории, писанной в Италии.
С течением времени эпос стал забываться, литература эпохи Просвещения уже окончательно порвала с ним, создав на основе оного другие формы произведений, иные способы передачи мыслей и настроений. Но, видимо, тоска по великим свершениям и неведомым землям, заселенным чудовищами, странными народами, исповедовавшими незнаемые культы, осталась. Иначе трудно объяснить столь стремительный в начале века двадцатого взлет именно этой литературы. Уже осмысленно не переносимой во времени на тысячелетия назад, как это делали Сенкевич или Скотт, не отправляемой на окраины земли, как об этом писали Дойл или Хаггард. Нет, мир начинался заново, с восторгом открываемый и автором и его читателями. Совсем новый, так похожий и столь отличный от нашего. И населяли его не только и не столько люди, но и другие существа, поначалу создаваемые из древних легенд своих или соседних народов, а после, когда фантазия разыгрывалась на полную, выходя за пределы всех и всяческих мифов и преданий. Творя миры такими, каких их еще никто не видел. Для этого достаточно вспомнить Терри Пратчетта хотя бы, выдумщика, каких мало, и его серию романов о Плоском мире.
И хотя жанр волшебной сказки появился совсем недавно, он тут же обрел как ярых своих сторонников, собирающихся позвенеть мечами в гербах и доспехах того или иного королевства из семи противостоящих, а может обратится в иную расу из представленных на территории Средиземья, – так и противников, не менее яростно доказывающих неуместность, несуразность и нелепость подобных сборищ. Мораль противников как раз понятна – в их представлении фэнтези это не более, чем сказка для взрослых, украшенная несколько в большей степени красивыми побрякушками неведомых стран и народов, нежели сказка для детей, традиционная и устоявшаяся за прошедшие с времен начала Просвещения века, и приправленная острым соусом того, что считается запрещенным отрокам.
Определенная доля правды в этом есть. Хотя, конечно, не все так просто. Ведь фэнтези это не только и не столько форма эскапизма автора или, если автор коммерческий, то читателя, уставшего от дрязг современного общества и жаждущего из него хотя бы в книге выбраться в те неведомые дали, где и люди проще и добрее и есть те, на кого можно положиться и те, на кого и в реальной жизни хочется бросится с мечом, да вот только полиция не даст. Но это еще и иной способ выражения своих мыслей. Отчасти возвращенный к истокам литературы, отчасти, переосмысливающий как раз современный мир и погружая его в фольклорные предания, с их четкими градиентами человеческих пороков и добродетелей. Вспомнить хотя бы повесть Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио» – это ли не история о противостоянии той коричневой чуме, что охватила Европу в период написания вроде бы подростковой волшебной сказки? Автор, по собственному признанию, имела в виду именно это. Но сейчас, когда история мальчика Бенке, ставшего принцем Мио в стране Дальней, сама стала памятником, текст ее воспринимается иначе. И рыцарь Като, с которым приходится бороться Мио и его верному оруженосцу Юм-Юму, теперь воплощает иные страхи и тревоги. И слова рыцаря о бессмысленности сражения с ним, ибо на его место придет новый монстр, увы, оказываются пророческими. Один монстр пал, но его место заняли другие, поплоще, помельче, но от этого не менее опасные. И в куда большем количестве. Иногда хочется задать другой вопрос – а придет ли сражаться с рыцарем Като другой принц Мио, и еще, и еще? Найдутся ли такие, способные не просто сразиться, но постичь каменное сердце и освободить от него само чудовище?
И это