Я не знаю, Тютчева судьба
надо мной спокойно просияет?
На меня, беспечного раба,
в полусонной лени замышляет?
Или рок начертится другой,
чтобы дни – размеренны и тихи —
мне пришли, как отзвук верстовой —
из песчаной памяти Плющихи.
Будем в тех песчинках мчать и мчать,
ожидать, покуда не случится,
целый век таиться и молчать,
чтобы так нежданно озариться.
В переулках выбранных цвести,
словно отблеск давнего заката,
и сказать спокойное «прости»
купине нетленного Арбата.
Там, где жизнь так видимо цвела
и слова возвышенно звучали,
там душа свободная плыла,
но ее судьбы не угадали.
1978
Совращение
Дирижер благородный
славит черную масть,
выступает свободно
вся подпольная власть.
Веет магией черной,
зреет темп увертюр,
и альты и валторны
в вихре тех авантюр.
Вторит первая скрипка
не за совесть – за страх,
и белеет улыбка
на тревожных устах.
Цвета черного кофе
там уж профиль мелькал,
господин Мефистофель
смотрит в зрительный зал.
Погашаются свечи,
высыпает за круг
вся подпольная нечисть
из трирем и фелуг.
Вся застольная свора,
перегарная власть,
и в глазах светофора
бьется красная страсть.
Словно молния, профиль
в дымном облаке грез,
господин Мефистофель
не бежит лакримоз.
И его музыканты
совращают слезой,
как его фолианты —
виртуозной игрой.
1978
Антихрист
Зачем твои страшные сказки?!
И просим мы тьму окрестить,
чтоб в звездную ночь без опаски
заветную книгу открыть.
Но падают гневные вихри,
и рвется заветная связь, —
приходит на царство Антихрист,
ночной и невидимый князь.
Является многоголовый,
рук у него миллион,
безжалостный, серый, суровый,
имя его – легион.
Как призрак земного бесцветья,
под тенью багровых знамен
он шествует тысячелетья,
имя его – легион.
Как сила пчелиная – улей,
энергией жалящих глаз,
свирепее огненных углей,
пронзает иконостас.
Когортами движутся мыши,
сметая священный кордон,
его ты покуда не слышишь,
но имя его – легион.
Когда же надежды затихли
и город отдался в полон, —
на царство восходит Антихрист,
и правит судьбой легион.
И стяг его пепельно-серый
колеблет безвольную