Шахматы
Шахматы показывают интеллектуальные возможности человека. Но, поскольку шахматы занятие вполне бессмысленное, люди способны эту бессмысленность выявить, придумав механизм, машину, способную обставить самого могучего шахматиста…
Проект сочинения для учеников средней школы
Достоевский – писатель для юношества и начинающих интеллектуалов, когда мозги ещё работают на страстях человеческих. Типажи из его книг впечатляют молодёжь примерно как рассуждения Фрейда – грубо и верно. Оттого, видимо, отношение Толстого к Достоевскому раздражительное, как к балаганному фокуснику. Заметим – искусному фокуснику…
Более серьезное внимание к героям Достоевского подразумевало бы осмысленность их поступков, и, скажем так, более вменяемое их поведение. У Достоевского таких персонажей нет, там чистый, как слеза, наив, в чём бы он ни выражался – в добродетели или пороке. У Гоголя, тоже редко какой персонаж не чудик. Гоголь, как Достоевский, другой стороной бытия занят – эмоциональной. Но Гоголь пророс до отношений личности и государства. Отношение это пассивное, страдательное: «Русь, куда несешься ты?»… Может всё идёт от подневольности русского человека, я не знаю…
Пассионарное отношение к действительности появляется у Толстого. Толстой ближе к западной традиции. Воля людей ломает хребет обществу, государству, но пока только в душе его героев. Их личная судьба вплетается в ткань истории. Фатализм Толстого от бессилия частного человека перед силой потока природы, мира или войны, а не от нежелания что-то сделать. Отсюда другое качество трагедии в его романах. У Достоевского трагедия его героев вызывает презрение или жалость, у Гоголя – сожаление и тоску, у Толстого трагедия – это действительно трагедия, это несправедливое устройство мира. В этом деле Пушкин, как и положено основоположнику, был универсален: его трагедии объемлют всё, в них есть и жалость «Капитанской дочки» и недоумение страстей «Маленьких трагедий», и классическая дилемма «быть или не быть» «Евгения Онегина»…
На фоне всей русской литературы 19 века «Герой нашего времени» Лермонтова смотрится особняком: абсолютная свобода личности – редкий цветок в наших степях, рядом с ней и с ней здесь долго не живут, это – яд. Не знаешь даже, как относиться: любить или осуждать? Свобода – это мечта, сладкий сон Максим Максимыча и его кошмар наяву в лице милейшего друга… Грустно быть свободным в несвободном мире, нечем заняться кроме самого себя…
Толстой – русский Шекспир, многословный, впрочем, и без поэтического дара. Шекспир – золотая середина в понимании ситуации человека. Другая крайность восприятия, противоположная «достоевщине», – это отстраненность, холодное препарирование, ясность разума, которая приводит в восхищение, как «Фауст», но особых эмоций не вызывает. Трагедии Фауста не ощущаешь.
Интеллигенция восприимчива к крайностям, а пролетариат, мещанство и так называемый средний класс, как правило, предпочитает золотую середину. Поэтому Шекспир, Толстой, а также и Пушкин в русскоязычном мире (в чьем случае переизбыток таланта привел к сложностям перевода), надолго останутся популярными у «широких масс читателей».
Я родился через год после смерти Сталина.
По меркам истории за ничтожный срок изменения в жизни российских обывателей произошли очень значительные. И больше вопреки, чем благодаря им.
Изменения от желаний людей сейчас мало зависят, они скорее насильно навязываются им материальным миром. Достаточно, чтобы в каком-то месте планеты было изобретено и использовано электричество или кока-кола, в другой точке планеты от этого новшества уже не открутиться. Как кока-кола и электричество будут сочетаться с родоплеменными отношениями, образом жизни саудитов и загадочной русской душой – вопрос иной. Так что выбор небольшой: или сидеть без электричества, или ломать себя об колено.
От «особого пути России» сохраняется только оболочка, содержание по необходимости становится много мягче: нравы смягчаются, дворню не порют на заднем дворе, патернализм спасает «обманутых» дольщиков, обладателей ветхого жилья переселяют в жилье не столь ветхое. Всё благодаря государству – особой группе людей, способных это проделать за общественный счет. Или неспособных. Патернализм как панацея от трущоб и социальных изменений. Болото.
Параллельно