– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного, – Виктор без поспешности и с вниманием сердечным отчеканивает молитву перед вкушением пищи «Отче наш…», затем молитву благословения и, наконец, почувствовав пресность хлеба и краность воды, отставляет все вбок и кричит: «Офелия! Можно! Можно!».
Заходит очередная баба с жирными волосами и вообще… Начинает втирать очередную дичь Виктору, но тот мгновенно ее перебивает:
– Эээ… ээээ… эээ… Постойте! Прочтем молитву перед началом всякого дела, – баба смотрит на него вопросительным взглядом, но Виктор сразу же отрезает, – Господи, Иисусе Христе, Единородный Сыне Безначального Твоего Отца, мы многократно убеждались в истинности Твоих слов, что без Тебя мы ничего не способны сделать… – и по окончанию молитвы закуривает и визжит: «Нуууууу чтоооооооооо?!».
Баба тут же изливает душу, «перекладывает свои проблемы на обезображенную спину Христа», как любит говорить Виктор, и, расплатившись парой сотней червонцев, уходит восвояси, – но прежде чем – это важно! – она еще выслушивает молитву об окончании дела.
Так и проходят битые часы Виктора: молитвы, яство, сигары, Офелия, пациенты с их Земной болью и пустота.
«Жизнь священного человека – скучна, но праведна. Но как бы мне хотелось стать детективом. Искать воров, тунеядцев, неблагонадежных личностей, ну, в общем, иметь VIP-доступ в Госдуму, а так сижу здесь, корчу из себя убитого священного оленя и наслаждаюсь тем, что имею, а имею без малого – ничего. И ведь Офелия, ну, гроза-баба же, а нет, ну что ж тебе неймется-то. Хочешь чего-то другого. Чего-то «Мирозданного», чтоб мистика была всякая, фантастика; реальность – угнетает, вымысел – беспокоит. И ничего не происходит. А как бы хотелось. Как!» – набивает мыслями скорлупу Виктор и откидывается на мягкий диван. – Как же я устал от всего этого. Жизнь не приносит мне совершенного удовольствия, одна разруха кругом, как в фильмах Кончаловского, и корову некому доить…»
– Виктор Константинович, ваш рабочий день закончился, но здесь к вам буквально рвется парень с собачкой. Я говорю ему, что все, прием окончен, а он сопротивляется, так ведь главное что его и в записи даже нет!
– Офелия, впустите парня, все хорошо, я еще не до конца вырубился.
С этими словами: «Впустите парня», Виктор встает и направляется на балкон. Там он проглатывает очередную сигару и ненавязчиво пялится на собаку, отраженную в стекле: её костлявое тело, набитое точно соломой и приправленное барханом (светло-золотой кожей), вонзилось в ковер из шкуры тигра и не хочет отступать от него, пока парень не кипит: «Нарик! Не трожь. Он еще жить хочет!». У Виктора резко задергались брови от этого: «Жить хочет».
Парень стал что-то робко и, одновременно, протяжно доносить Виктору, но, на нашего священного сорокалетнего мальчика, внезапно