– Анатолий Александрович! – услышал за спиной.
И, не сгоревший дотла после сокрушительно-прекрасного падения сквозь атмосферу, Восток оторвался от стекла иллюминатора и обернулся на голос.
9
– Гремин! Ты знал, что рак лечат ракетным топливом?
Ершов имел обыкновение входить без стука, чисто ревизор в немую сцену. Говорить же начинал еще из коридора, из кулис.
Гремин потер мизинцем переносицу (все пальцы в клею): мог ли не знать? Дед был конструктором «Бурана», и кажется, вернее, чем на молоке, Толю вскормили на ракетном топливе. Дверь хлопнула, впуская лучезарного Ершова, эйфоричного. «Явление очередное: те же, там же», – подумал Гремин и парировал:
– Меньше читайте газет. Не рак вообще, отдельные подвиды – десмоид… саркому, лимфогранулематоз… И не ракетным топливом как таковым – сульфатом гидразина.
– Гремин, чертяка, отчего ты чужд художественным преувеличениям? Такая вышла бы аллитерация, почище вознесенской-авторской: «р-рак, как р-ракета, летит по пар-раболе…» – Ершов, смеясь, пал на пустующую койку. Дал себе время отдышаться и кивнул на стол: – Все клеишь?
– М-м.
– Покуда я обхаживал сестер, ты втерся к самому Чуденскому, подумать только. Без мыла влез. Ай да Анатоли’к.
Задиристый под стать фамилии, Ершов именовал приятеля французисто, с упором на последний слог. Захаживал к нему, как сам всюду трубил – что на Анатолийский берег: в торце крыла, где обживался Гремин, солнце било в окна с утра до ночи, даже сквозь занавески жгло – хоть загорай.
– Ну да, – кивнул Ершов, вторя своим соображениям, – иначе как бы ты сюда попал? Ведь ты же не «солист». Чем-то, приятель, ты очаровал вашего расчудесного Чуденского, раз он тебе дал место.
– Меня по квоте взяли, ты же знаешь. – Гремин стушевался: он понимал и сам, что на птичьих правах – на панцирной сетке сидел, а почитай, на жердочке: смахнет начальственная длань – хочешь, не хочешь, а спорхнешь.
– Может, научишь и меня, как здесь взять волю? Скажем, мочу сдавать не засветло, а за полдень, а на ночь в самоволку, а?
Гремин насторожился. «Знает? Нет, едва ли. Неоткуда». И усмехнулся – скрыть волнение:
– Куда там. Заведение режимное.
– Вот то-то и оно… Ты глянь вокруг, здесь чисто центр подготовки космонавтов, Гремин. Центрифуги, барокамеры, высокие энергии. Как в Звездном городке.
Когда они впервые встретились, Ершов долго пытал его: «Как ты попал сюда? Как ты прошел отбор? Тебя же, как ни посмотри, взять не должны были». Смотрел на Толика, прищурившись, и Гремину с тех пор казалось, что Ершов со дня на день разоблачит его. А тот все не разоблачал, только дразнил: мол, все-то знаю, да не все скажу.
Гремин вздохнул:
– Песочный звездный городок твой… Замок на песке.
– Да брось. Сюда съезжаются со всей страны. На месяц очередь! Мы выше некуда. Один неверный шаг – свободное падение из сверх – до нелюдей. Плохо одно: без дозволения начальства не вздохнуть. Не жизнь, а вакуум.
Ершов шутил, но кое в чем был прав: не так давно Гремин бродил по здешним коридорам, пустовавшим по ночам, и видел, как фрамуги окон распахнул радиоактивный ветер, в лицо горсть звездной пыли бросил. И за спиной его разверзся, с треском разрывая атмосферу, космос. И зазвучал в ушах словами греческого пантеиста Оригена: «Знай, что ты – иное мироздание в миниатюре и что в тебе – солнце, луна и все звезды». И ночь, полная солнц, но все едино черная, пошла за ним неслышной поступью – собственной пропастью, в которую так тянет оступиться. Гремин с тех пор боялся оглянуться, чтобы не встретиться случайно взглядом с бездной у себя внутри.
– Алё, Толян, уснул? – Ершов подергал за рукав, и Гремин вздрогнул, возвращаясь, сказал:
– Жизнь, и на том спасибо.
– Э-э, не! Я, братец, не адепт Декарта с его «мыслю – существую, тем и рад», я не готов еще жить овощным гарниром к «утке». Не Богом, так подобием хочу быть. И хорошей чтобы копией, а не китайской.
У Бога сто имен – от Тетраграмматона до Тецкатлипоки.
Что до Евгения Ершова, у того имен было, по меньшей мере, три десятка.
От иностранных вариаций, вроде Джека, Жоржа, Юджина и Джази, до трогательно-деревенских Жони, Жеши, Женюшки, Енюши и Еняхи. Приблудились в списке его прозвищ и сомнительные Геня с Гешей, и даже вовсе неправомерный Гена. Перечень имен Ершова пополнялся непрерывно. Купил, скажем, Женяш, подержанный автомобиль, стал проводить дни-ночи под капотом в гараже, – и окрестили Автогеном. Покончив с карбюратором, стал, например, писать симфонии