Про царя Гороха. Сказка. Ирина Щукина

ь его засолить. Собственноручно сложил его в 12 деревянных бочек, 6 пудов соли извел (по полпуду на бочку)¹ – для сохранности; чесночку, разных трав положил – для аромату; укупорил бочки, опечатал царскою печатью и поставил в погреб. Всё сам. Но даже 12-ти бочек оказалось мало: не разместился в них весь царский ум. Пришлось брать еще одну, 13-ю бочку.

      …Прошли годы. И как-то царю понадобился его ум – на страну черной тучей надвигались кочевники, а царь был верховным главнокомандующим, и ему надлежало отдать приказ – выходить вперед или держать оборону. Сопротивляться или покориться? Вопрос – не шутошный.

      Бросил царь свою бино́клю и бего́м с командного пункта (он был на царской голубятне – самой высокой точке всего царства: царь был большой охотник до этого дела) – бего́м к соленьям – в погреб, за умом.

      А надо вам сказать, что 12 бочек взорвались прежде, чем стали нужны. Ум стал бродить, искать себе применение, задачу – что-то Горох упустил при засолке, а повара близко не подпустил: не его ума дело. Жена же Горохова всё время проводила на курортах (инспектировала их), так что догляду за ним никакого не было. Так царский ум и вырвался на волю. А рассол ушел под землю – теперь под столицей целые соляные моря, можно добывать соль.

      Много народа те бочки покрушили, рев стоял страшный, в соседних странах думали – война началась, никак не могли понять, какого калибра артиллерия. Жители ж Царьграда – столицы империи – почитали, что живут при конце света. Всем было растолмачено, что «идут испытания новых видов оружия; не мешайте работать».

      Итак, оставалась одна, последняя 13-я бочка, на которую была вся надежда. Царь сам вскрыл ее, но там… ничего не оказалось. Бочка была пуста. Трава вся иссохла, рассол вытек – эта бочка потому и не взорвалась, что была дырявая, – но куда делся ум-умище? Непонятно.

      Как царь бочку ни тряс, как он ее ни катал, оттуда ничего более не сыпалось. Взмок только весь. Осерчал тут Горох:

      – Куда глядели? – набросился он на охрану (к бочкам была приставлена целая рота почетного караула; смена караула происходила каждые три часа, вечером – с залпами салюта). – Никому ничего нельзя доверить!

      – Да никого, царь-батюшка, не подпускали. Муха не пролетала, – ответствовала, разводя руками, служба.

      – Муха не пролетала… Кто ж пролетал-то? Слон, что ли? – не унимался Горох. – Го-су-да-а-ре-во де-е-ло, – пропел-прокричал, – а им – тьфу!!

      Упал царь в кресла, голос у его от крика пропал. Бледный стал. День меж тем клонился к ночи. Надо было принимать решение.

      – Зря засолили – лучше б этот агромадный ум ки́снул вместе с молоком: я блины бы пек, – встрял не к месту тяжело вздыхавший всё это время повар.

      – Идиот, – проскрипело у царя в горле, но никто его уже не услышал.

      Солнце скрылось за холмами. Страну охватила непроглядная ночь. Верховный главнокомандующий обхватил свою нещастную голову руками. Голова трещала. Что делать? А делать было нечего, перегрев центрального процессора угрожал всей системе. Царь тоже так подумал (последними умными остатками) и сказал чуть слышно: