«ANGIE», или Волчица Софья
Посвящается моим школьным учителям
– Порывы ветра – точно бич,
И никуда от них не деться;
Студёным воздухом они секут, секут, секут…
– А ты представь, что это образы из детства,
И станет легче – пусть на несколько минут.
– Но если детство – череда
Вполне бесцветных впечатлений,
И нет в них жизни, что зовёт, зовёт, зовёт?..
– Не обращай в печаль поры своей весенней
В час, когда осень всюду празднует приход.
(из разговора в пустынном парке
нечаянно услышанного в конце октября)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Был знойный август,
Рожь в полях уж колосилась,
Кой-где пожухла обожжённая трава,
И пыль дорожная по воздуху носилась,
Садясь в дворах на стены, крыши и дрова;
Везде на грядках розовели помидоры,
Укрывшись листьями, лежали кабачки;
То там, то сям, крупой ссыпаясь под заборы,
В кустах акаций с треском лопались стручки…
И так бывало здесь и сто и двести лет —
С тех самых пор, как воцарился божий свет.
Полузаметна,
Точно бурая медянка,
Скользит фигурка, меж хлебов едва видна;
Светло и тихо, лишь в версте, у полустанка,
Состав простукает – и снова тишина…
Косынкой старенькой прихвачена макушка,
Кофтёнка в клеточку, туфлишки на ремне,
Идёт вприпрыжку, лет двенадцать ей, девчушка
С потёртым «сидором» на худенькой спине.
…Ах, Соня, Соня, стать бы ангелом твоим!
Да всё не так, увы, как мы того хотим…
За поворотом —
Перелесок, и дорога
Вильнёт чуть вправо, а затем – на косогор;
Его минуешь, попылишь ещё немного,
И пред тобой возникнет вдруг сосновый бор.
Ну а за ним – пшеница аж до горизонта,
Куда ни ткнись – сплошная жёлтая стена.
И тут же стан: комбайн, бытовка, пункт ремонта,
Живые люди и работа дотемна.
«Как там отец? Небось как волк оголодал…
И ночь не спал ведь толком, в поле хлопотал.»
С полкилометра —
И замасленным металлом
Пахнёт с пригорка, где костёр вовсю горит,
И достают из тени куль с солёным салом,
И на простынке хлеб нарезан и лежит.
А молоко? Да вот оно, уж на подходе,
Тихонько булькает во фляге за плечом.
Горячий полдень, ни клочка на небосводе;
Ну да слепням-то этот полдень нипочём:
Жужжат назойливо, кусаются порой…
Шёл век двадцатый, год был семьдесят второй.
Вдоль перелеска
Стадо движется лениво,
Бурёнки бьют хвостами, изредка мычат;
Телята бегают меж мамок суетливо
И мордой сунуться под вымя норовят.
Заткнув за пояс кнут ремённый, колченого
За ними Венька поспешает, Черепок
(он хоть дурак, но, говорят, пастух от бога),
В руке в края малины полный туесок.
«Дядь Вень, привет! Малинкой свежей угости:
Во рту иссохло всё, а мне ещё идти…»
Его рожали
Очень трудно, с голодухи:
Ещё гремела там, на Западе, война.
А что колхоз?.. Ни медсестры, ни повитухи,
Ни хлеба вдоволь, ни «декрета» – ни хрена!
Сил роженице на потуги не хватало —
Тащили зá голову бедного мальца;
Видать, сдавили крепко, вот она и стала
По форме вроде страусиного яйца.
Так и прозвали парня Венькой Черепком…
И был он в общем безобидным мужиком.
Живёт поверье
(до сих пор, назло прогрессу),
Что-де к юродивому Бог благоволит
И без излишнего частенько политесу
Тот правду-матку напрямую говорит,
А значит, благ, особо, так сказать, отмечен.
Хотя и шельма ведь без метки никуда…
Как бы то ни было, никто не безупречен,
И исключенье есть из правила