Это тщеславие было большой слабостью Елизаветы; несмотря на все величие своей души, несмотря на всю свою гордость, она не прощала ни малейшей обиды, нанесенной ей как женщине. Елизавета хотела быть прекраснейшей женщиной своего времени: каждая лесть, касавшаяся ее внешнего вида, встречала благосклонный прием.
Елизавета была целомудренна до кончиков ногтей, как метко говорит историк. Ее высшей гордостью было слыть и быть девственной королевой. Она отказывала всем женихам, но никогда не оставалась без поклонников, с которыми ее чувственность вела кокетливую игру, возбуждающую всяческие вожделения и никогда не удовлетворяющую их. Было ли это следствием физического недостатка или болезни, но Елизавета в часы интимных бесед со своими фаворитами или льстецами являлась самой разнузданной и чувственной женщиной, хотя ее и нельзя было обвинить в фактическом падении, да и мужа брать она тоже не хотела.
Наряду с чувственностью она унаследовала от отца также высокомерие и вспыльчивость. Но именно эти черты характера, в связи с ее образованностью и возвышенностью ума, послужили к образованию фундамента мирового могущества Англии. Елизавета выбрала министрами самых умных и проницательных людей того времени – Уильяма Сесиля и Николая Бэкона, прекратила судебные преследования против еретиков, освободила всех заключенных, посаженных в тюрьмы за религиозные убеждения, и снова восстановила англиканскую церковь, не возобновив, однако, преследований против католиков. Во всех мероприятиях она руководилась желанием сделать Англию великой и счастливой, и только одна всеобъемлющая ненависть переполняла ее душу – это ревнивая ненависть к женщине, более красивой, чем она сама, и долженствовавшей стать ее наследницей, к женщине, бывшей и королевой, и ее соперницей на том же острове – к Марии Стюарт.
Королева Елизавета сидела в своем кабинете. Уильям Сесиль, барон Бэрлей, только что кончил свой доклад, когда Елизавета случайно посмотрела в окно и засмотрелась на сцену, все более и более приковывавшую ее внимание. Молодой, в высшей степени элегантно одетый, кавалер пытался заставить смириться пылкого коня, напугавшегося драбантов, охранявших ворота у въезда в парк. Лошадь становилась на дыбы, делала скачки в стороны; кавалер затягивал поводья, заставлял покрытую мыльной пеной лошадь подскакивать к воротам, у которых она снова вздымалась до того, что, казалось, вот-вот опрокинется на спину, снова делала скачок в сторону и снова отказывалась въезжать в парк. Но кавалер упорно все снова и снова подводил ее к воротам, с каждым разом все ближе подъезжая к намеченной им цели, и неизвестно было, чему более любоваться – силе и выдержке или смелости всадника. Собралась куча любопытных, которые приветствовали эту сцену возгласами одобрения, удивления или ужаса; временами казалось, что молодой человек неминуемо должен вылететь из седла и разбить себе голову о мозаичный пол, но всадник словно сросся с лошадью и как будто шутя управлял поводьями. Нельзя было представить себе ничего более грациозного, чем посадка и стан этого молодого человека; его лицо было скрыто от королевы, так как длинное перо берета свисало как раз на обращенную ко дворцу сторону.
– Этот молодой человек, – улыбнулась Елизавета, – кажется, хочет сделать карьеру. И ему посчастливилось, так как мы заметили его в удачный момент. Сесиль, знаете ли вы этого молодого человека?
– Ваше величество, – ответил Бэрлей, – от проницательности вашего взора никогда ничто не скроется! Этот молодой человек добивается чести быть представленным вам и теперь дрессирует лошадь пред дворцом в очевидной надежде быть замеченным прекраснейшими в мире глазами. Это Роберт Дэдлей, сын несчастного Гильфорда Варвика, супруга…
– Знаю, – перебила его Елизавета, и тень набежала на ее лицо при воспоминании о кровавом дне, когда в Тауэре упал топор палача на голову Гильфорда Варвика и его жены Джен Грей, а она сама была узницей своей сестры. – Сэр Роберт Дэдлей… Я хорошо помню его; это смелый мальчик из винчестерского турнира. Как это могло случиться, что он так долго не появлялся при дворе?
– Он всего несколько дней назад вернулся из Франции, куда скрылся в те дни…
Елизавета погрузилась в мечты и почти не слыхала ответа; воспоминания о Дэдлее вызвали в ее душе тысячи картин из времен ее юности. Гремели винчестерские трубы, мальчик Дэдлей облачился в ее цвета, и его безумная храбрость отомстила за нее издевательствам сестры.
– Ваше величество, – шепнул Бэрлей, которому этот момент показался благоприятным, чтобы замолвить словечко за своего фаворита. – Родовые имения Варвиков попали в другие руки, но графство Лейстер свободно; следовало бы отдать его сэру Дэдлею в вознаграждение за тяжелую участь…
– Конечно, Сесиль, конечно! Я не могу сделать ничего более достойного, как вознаградить