Модный гений, чьи уникальные поделки расхватывали богачи и коллекционеры, уже несколько десятилетий назад вышел в тираж. Когда врач объяснил ему, что у них с Суйгин не могут родиться дети, он с головой ушел в работу. Куклы заменили ему детей, которых не смогла дать жена, но былая страсть давно перегорела. Из творца, вкладывавшего душу в каждое творение, он превратился в ремесленника. Из создателя шедевров – в кустаря – конкурента индустрии игрушек, держащегося только за счет былой славы. О, безусловно, его куклы всегда получались великолепными – даже сейчас он чувствовал в груди колючую искру гордости за свой отточенный профессионализм – но не шедеврами, как ранние его работы.
И, в конце концов, они оставались всего лишь куклами.
Суйгин страдала молча. Она винила себя за бесплодность. Винила, наверное, до последних дней. Но она никогда не показывала ему свою слабость, и если бы он не знал ее так хорошо, то мог бы и не догадаться. Она предлагала ему взять ребенка из детдома, но он каждый раз отказывался. Чужой ребенок есть чужой ребенок, пусть даже живет с тобой под одной крышей. Наверное, тем самым он заставлял Суйгин страдать еще больше, но думать о том поздно, поздно, поздно…
Что заставляло его с головой уходить в работу, бежать от мира, закрываясь в своей мастерской? Гордость – или гордыня? Теперь уже все равно. Ушел человек, женщина, единственная во всем мире что-то значившая для него, и теперь впереди осталась лишь серая пустота последнего бессмысленного дня.
Старик отвернулся от урны с пеплом и тяжело пошаркал к старому секретеру с полировкой, покрытой частой сеткой мелких царапин. Открыв крышку, он достал лист старомодной бумаги. Он не признавал ни компьютеров с терминалами, ни даже писчий пластик. Впрочем, ему вообще нечего и незачем писать, и древняя пачка пожелтевшей от времени бумаги так и пылилась бессмысленно на полке много лет – до вчерашнего вечера. Он взял лист и перечитал набросанное карандашом. Строчки тянулись по нему вкривь и вкось, упорно не желая идти прямо, но почерк даже сейчас у него оставался каллиграфически разборчивым. Все верно. Нужно отнести документ нотариусу, а потом и позаботиться о том, чтобы его нашли. Детский дом, которому он завещал остатки своего невеликого имущества, он выбрал наобум. Какая разница? Главное, что деньги, оставшиеся после уплаты долгов, помогут детям. Наверное, все-таки следовало бы взять приемного ребенка. Сейчас он бы мог верить, что жизнь имела хоть какой-то смысл. Но поздно жалеть. Осталось лишь добраться до нотариуса, а потом вернуться домой и достать из шкафа на кухне пузырек с оставшимся от Суйгин снотворным. Таблеток, что там лежат, ему вполне хватит, чтобы заснуть окончательно и бесповоротно.
– Суйгин была хорошим человеком.
Выронив лист, Нобара обернулся настолько резко, насколько позволяло ему изношенное старческое тело – и почувствовал, как внезапно затряслись пальцы. В дверном проеме стояла темная фигура. Силуэт. Резкая черная тень на фоне полумрака с ровно горящими белыми огнями там, где полагалось находиться глазницам. Кто… что это такое? Призрак? Невозможно…
– Суйгин была хорошим человеком, – повторила тень. Она пошевелилась и шагнула в комнату – и все равно осталась бесплотной тенью даже в свете льющегося из окна тусклого зимнего света, дырой в никуда. Глаза же ее, казалось, разгорелись еще ярче. – Но всего лишь человеком. А люди умирают, мастер Нобара, хотя с этим так тяжело смириться.
– Кто ты? – дрожащим шепотом спросил старик. – Кто ты? Как ты сюда попал?
– Не все ли равно, кто я, мастер Нобара? – откликнулась тень. – Ведь ты все равно решил умереть. Неужели ты боишься какого-то призрака даже на пороге смерти?
– Я не боюсь призраков и духов. Я никогда не верил в них. И не намерен верить сейчас. Ты грабитель? У меня почти нечего взять, все деньги на счету в банке. Хозяйственные деньги здесь, я покажу, только уходи…
– Я не грабитель, мастер. Я не человек, верно, но я не желаю тебе зла. Наоборот.
Тень скользнула вперед. Движение бесплотной руки – и рядом с урной на столе из ниоткуда возникла черная прямоугольная коробка с двумя полушариями по бокам. Вделанный в ее крышку голубой кристалл слабо светился.
– Когда-то твоя слава гремела среди ценителей, мастер. Тебя знали и уважали. Но ты ушел из мира и забыт. Я хочу, чтобы