Ночью Пётр проснулся. Рядом беспокойно спал Малыш. Во сне он, вероятно, ловил рыбу. «Подсекай! Тяни! Подсекай!», – выкрикивал мальчишка, ворочаясь с бока на бок. Игната в шалаше не было. Пётр решил сходить по нужде и заодно посмотреть, не заснул ли друг у костра – чего доброго, обожжётся.
Костёр догорал, а из шалаша Сони доносились необычные хлюпающие звуки и страстный шёпот Сони:
– Лель, любимый… Ты ведь любишь меня, правда? Никакая я не Купава, я твоя Снегурочка…
И недовольный ворчащий голос Игната:
– Молчи… молчи… брата разбудишь…
Петр не помнит, как добрался до своего места в шалаше. Помнит, что обмочился и от ужаса, стыда и страха, закусил мякоть большого пальца до крови – лишь бы не закричать… лишь бы не закричать…
Глава 3
– С чего начнём? – профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял – всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.
«Терпеть не могу это убогое «почти». Когда оно возникает, – подумал Михаил, – то всё, что было до него и после, становиться ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»
Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.
– И всё же она не Купава. – с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр. – Сонька – Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.
– Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, – откликнулся Исайчев. – Какое-то мятущееся, сонное существо…
– Ну что вы? – решительно не согласился профессор. – Снегурочка предпочла растаять, не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок – прыгнуть в огонь! Так и Соня… – Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал: – давайте по порядку…
Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яичко, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:
– Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…
– Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. –