До позднейшего времени в английских школах и университетах давалось исключительно классическое образование, и лишь очень недавно, по усиленному настоянию английских ученых, начали вводить в них преподавание естественных наук. Поэтому речь Гёксли обратила на себя общее внимание и возбудила жаркую полемику в периодической печати.
Вопрос о классическом и научном (у нас реальном) образовании очень интересует и недавно волновал русское общество, а теперь оживает с новою силою. Наши журналы и газеты переполнены злобными статьями против классического обучения и скорбными возгласами о детях, угнетаемых невыносимым бременем древних языков, так неохотно ими изучаемых и так мало полезных для их будущего житейского поприща. Но во множестве всего написанного редко раздавался авторитетный голос спокойного всестороннего обсуждения дела воспитания. Полагаем, что просвещенной нашей публике любопытно узнать, как смотрит на этот предмет знаменитый ученый, приобретший неувядаемую славу своими исследованиями в области естествознания, и предлагаем читателям «Русской Мысли» извлечение из его речи.
Школа основанная на изучении естественных наук имеет особенное значение для нас сынов девятнадцатого столетия. Она служит знамением тому, что мы приближаемся в кризису битвы или правильнее долгого ряда битв за воспитание. Борьба началась давно и теперь еще не наступил её конец. В последнее столетие сражающиеся были поборники словесности, с одной стороны древней, а с другой стороны новой; но лет тридцать тому назад, к нам приобщилась еще небольшая дружина, ставшая под знамя естественных наук.
Едва-ли кто уполномочен говорить от имени этой новой дружины. Нельзя не согласиться, что она походит на вольницу, набранную по большей части из наездников-охотников, из которых каждый бьется сам за себя. Но, тем не менее, рассказ простого воина, близко знакомого с рядовою службой, о настоящем положении дел и об условиях прочного мира заслуживает внимания.
С той поры, как огласились первые робкие намеки на введение естественных наук в круг обыкновенного воспитания, защитники образовательного значения этих наук встречая двоякого рода оппозицию: с одной стороны над ними подтрунивали деловые люди, которые с гордостью видят в себе представителей практического направления; с другой стороны, над ними изрекали отлучение ученые классики, считая себя левитами, приставленными к охранению скинии культуры и монополистами либерального воспитания.
Практические люди полагали, что идол, которому они покланяются служит источником всему минувшему благосостояния и что из него выльется будущее благоденствие ремесел и промышленности. Они считали науку отвлеченным хламом; они думали, что теория не имеем ничего общего с практикой и что каждый склад ума служит скорее помехою, чем пособием при ведении обыкновенных дел.
Упоминая о практических людях, я выразился прошедшим временем потому, что хотя за тридцать лет они были страшно могущественны, но теперь едва-ли уже не истреблены чистокровные типы этого рода. Действительно, против них были направлены веские доводы аргументации таким адским огнем, что лишь судом мог бы кто-либо из них спастись от побиения. Я заметил, однако, что наши типические практические люди имеют удивительное сходство с одним из падших ангелов Мильтона. Духовные уязвления, наносимые им оружием логики, будь они глубоки, как колодезь и широки, как церковные врата, тотчас заживают лишь только оросят их капли живительной влаги и они снова, как ни в чем не бывали. Поэтому, если б и уцелели такие противники, я не стану терять времени на повторение доказательной очевидности великого значения науки в практическом отношении; но зная, что притча проникает иногда туда, куда нет доступа силлогизму, я предложу им на размышление сказку.
Однажды, среди многолюдного фабричного населения, бросили мальчика, который в жизненной битве мог опираться только на свое крепкое сложение. Борьба его была трудная, так что в тридцатилетнем возрасте весь капитал, которым он мог располагать, состоял из двадцати фунтов стерлингов. Тем не менее, на половине жизненного пути он доказал своим необыкновенно счастливым жребием, как глубоко постиг он те практические задачи, которые довелось ему разрешать тяжким трудом. В старости, превознесенный честно заслуженными почестями и толпою друзей, он вспомнил о тех,