Болезнь. Последние годы жизни. Юрий Домбровский

ваши слова как можно твёрже и покойнее, как бы говорили о самом простом, но весьма нужном деле. Храни вас Бог слишком расчувствоваться. Вы расхныкаетесь, а выйдет у вас просто чёрт знает что. Лучше старайтесь так произносить слова, к вашему самому близкому состоянию душевному, чтобы зритель видел, что вы стараетесь удержать себя от того, чтобы не заплакать, а не в самом деле заплакать. Впечатление от того будет в несколько раз сильнее. Старайтесь заблаговременно во время чтения своей роли выговаривать твёрдо всякое слово, простым, не пронимающим языком…

      Ваш большой порок в том, что вы не умеете выговаривать твёрдо всякого слова: от этого вы неполный владелец собою в своей роле…

      Берегите себя от сентиментальности и караульте за самим собою. Чувство явится у вас само собою, за ним не бегайте: бегите за тем, как бы стать властелином себя…

      И обо всём этом не сказывайте никому в Москве, покуда не возвратитесь из Петербурга. У вас язык немножко длинноват: вы его на этот раз поукоротите, а если уж он начнёт слишком почёсываться, то вы придите в другой раз к Шевырёву и расскажите ему вновь, как бы вы рассказывали свежему и совсем другому человеку…», – и дальше в том же тоне[10].

6

      Тем временем, в конце 1847 года в Петербурге вышла книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Большая часть писем, составляющих эту книгу, относилась к той поре, когда надменно-поучительное настроение Гоголя достигало своего высшего развития. Книга произвела тяжёлое впечатление даже на личных друзей Гоголя своим тоном пророчества и учительства, проповедью смирения, из-за которой виднелось, однако, крайнее самомнение; осуждениями прежних трудов, в которых русская литература видела одно из своих лучших украшений. Впечатление книги на литературных поклонников Гоголя оказалось удручающим.

      Высшая степень негодования, возбуждённого «Выбранными местами», выразилась в известном письме Белинского, на которое Гоголь так и не сумел достойно ответить. По-видимому, он до конца не отдавал себе отчета в этом значении своей книги. Хотя нападения на неё он объяснял отчасти и своей ошибкой, преувеличением учительского тона, и тем, что цензура не пропустила в книге нескольких важных писем; но нападения прежних литературных приверженцев он мог объяснять только расчётами их задетых самолюбий.