Но в любом кружеве самое главное сколк – рисунок, по которому вывязывают мастерицы плетешки, узелки, да решеточки. Сколки рисовались на бересте, а если на бумаге, то укреплялись тканью, проклеивались; хранились и передавались по наследству, потому как редкое это было умение – правильно сколк нарисовать, вот и хранили его рядом с иконами.
Прижилось на русской земле плетение кружев на коклюшках. Пословицы появились – скор русский язык на новое, в самый корень смотрит, а своё изобретать не забывает: не плети коклюшки, мол, говори прямо, без обиняков. Или вот еще ядрёная сметка: подпустить коклюшку – обмануть, хитрость придумать!
Да только всё больше жизнь коклюшки подпускает, такие кружева по своим сколкам, только ей известным, мастерит, что дух занимается. А какое кружево получится: застывшая музыка узелков в вихре переплетений или рваная клочкастая дерюжка, зависит только от тебя, сумеешь ли передать свой сколк да круживо по наследству?
Ш-ш-ши-скок-ш-ш-ши-стук…
Каравульские вереи1
В деревне Каравули мало чего внове случалось, пока она дикой, да языческой была.
Стояла та деревенька в непроходимых лесах, в окружении болот; жителям только и радости было, что речка Каравуля, которая прозрачным рукавом тянулась, аж до самого неба.
Оттуда, из-под неба к деревне приплывали весной, по большой воде ушкуи в белых парусах, и покрывались тогда волны синей реки незнакомым говором, веселыми криками каравульских девок, которые то и дело сигали в лодки-ушкуйки к славным ушкуям, осыпали их цветами да травами, а потом заманивали гостей в дома сладкой медовухой.
Своих-то мужиков мало было: их еще смолоду съедали дикие края. Вот и радовались молодухи новым гостям.
– Каравули2! Каравули! – кричали девки, убегая, рассыпаясь по лесу. Не догонишь.
– И что они всё хохочут, как ненормальные, – думал Могута, пока маленький был.
Когда ушкуи стояли у берега, Могута обычно сидел в холодной избе среди болота, туда его бабушка припрятывала от лихих заезжих гостей: боялась, что украдут. Но пришел срок, подрос Могута и ему разрешил отец ушкуи торговые встречать.
Вот однажды приехали с ушкуями в Каравули монахи, начали они местный люд новой верой приманивать. Тут-то всё и началось.
Монахи для начала острог решили сложить, чтобы веру и всех новообращенных от врагов окрест охранять.
В последнее время всё больше разбойники по рекам промышляли, а торговцев и калачом не заманишь в глухие леса. Вот и решили всей Каравулей в новую веру ступать.
Один Могута был против. Заладил – отец не велел, мы, говорит, в Сварога верили и верим, в силу живого огня, ни к чему нам новая вера-то.
А монахи ему – испытай силу веры христовой. Поди-ка, говорят, в лес, в болота, возьми вот крестик, там и узнаешь, в чем его сила настоящая, да вот еще и молитву выучи «Господи, помилуй!» и с тем отправили.
Всей деревней провожали, интересно было: неужто, спасет Могуту крестик, уж больно мал оловянный, а лешие, да кикиморы встречаются порой повыше столетней сосны. Вернется ли? Больше всех горевала Ляда – нареченная Могуты, даже слезинку вытерла, но в плач не пустилась, а пошла, покамест жених не вернется, острог достраивать.
Вот идёт наш Могута по лесу дремучему и думает:
– Это что же получается, крестик я взял, а свой кровный оберег забыл, как же я без него сквозь болота пройду, как расскажу монахам – в силе крестик от иль нет? Тьфу, чуть не осрамился, счас бы утоп!
А не было хуже и постыдней для каравульского мужика бесславно в реке утонуть, или в болоте завязнуть. То ли дело – медведь задрал или стадо кабанов истоптало, тогда слава и почет, лишняя рыбица улова родителям, жене и детям. Тем более Могуте – охотнику на аркуду3 по отцовской задумке.
– Нет уж, только не в болоте завязнуть, – думал Могута, поворачивая с прямой лесной дорожки в сторону болот за оберегом к старухе ведунье, хоть и боялся, что сглазит его ведунья, пока он оберег свой ожидать будет. Чтобы не сглазила, свил молодец из веток орешника решето вкруг (навроде пенька), да на голову надел. Зашел в ведуньину землянку:
– Здравствуйте, бабушка, – говорит, сам поклонился и ждет, когда старуха ответит, да разрешит разговор начать.
Не знал он, что ведьма ат давно ослепла и наполовину