новятся у нас реже и реже. Проза наша сделалась каким-то тяжебным языком в литтературе. Многие за прозу только с тем и принимаются, чтобы поговорить о себе, о своих правах на общее внимание, совершать память по стихотворениям давно забытым публикою незлопамятною, уверять ее, что напрасно она этих стихов не затвердила (а что
стишки по чести хороши), что напрасно не признает она автором того, который выше себя не признает никакого автора; одним словом: многие пишут прозою одни аппеляции на общее мнение, которое обыкновенно остается при первом своем приговоре, и не увлекается бурными порывами надменности необыкновенной, ходатайствующей за дарование весьма обыкновенное. Мы в этом отношении сделали большие обратные успехи против того времени словесности, которое может у нас почитаться младенчествующим в рассуждении усовершенствования языка. В прежние годы менее говорили о себе, но, хорошо или худо, более о предметах достойных общего внимания. Розыскание и объяснение причин, от коих словесность наша отстает, и как будто чуждается главного направления умов остепенявшяхся и более прежнего склонных в размышлениям, может быть весьма любопытным: этот труд обнаружил бы многие полезные истины, скрывающиеся теперь под спудом. Тем более сочинение, одушевленное занимательностию Европейскою, и имеющее целию воздать дань признательности и уважения в писательнице знаменитой и едва ли не первое место занимавшей посреди современников, есть явление утешительное и заслуживающее поощрительное внимание. Еще новое приобретает оно право на уважение наше, когда узнаем, что настоящим сочинением обязаны мы досугам молодого офицера, умеющего, при тяжких повинностях деятельности воинской, уделять часы на полезные труды деятельности умственной и душевной.
