И прошлые века стоят, как привиденья,
Как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.
– А, как я рад! Давно в Москве?
– Сегодня утром.
– И я сегодня утром, из деревни.
– Я из Петербурга… Стремление в Москву…
– Сердце России…
– А «Эрмитаж» – сердце сердца.
– «Le coeur de ton coeur». Вы заказали?
– Заказал.
– Что?.. Впрочем, все равно. Мне то же самое… Ну-с, я очень рад встрече. У меня такое чувство, что я опять на фарватер попал.
– А вы блуждали?
– Когда же мы не блуждаем? Когда одни. А с людьми – по пальцам пересчитать тех, с кем не блуждаем.
– Какие же у вас в деревне «люди», да еще в октябре месяце?
– Я в уезде был. Земское собрание.
– Хорошо сошло?
– Очаровательно… Что вы так смотрите?
– Вы говорите, как про спектакль.
– А чем же не зрелище? Проходит жизнь – люди, животные, дети, родители, больные, врачующие, учащие, учащиеся, прошения, проекты, предписания, ссуды, ассигновки…
– Не думаю, чтобы ко всему этому приложимо было слово «очаровательно».
– Так вы же меня спросили, как прошло собрание? Когда спрашивают, как прошел спектакль, это без отношения к содержанию пьесы.
– Ах, так вы об исполнении?
– Вот именно, об исполнении и об исполнителях.
– Так хорошо?
– Прямо очаровательно.
– Утешительно.
– И очень. Вы знаете, ни в одном деле не чувствовалось «подкладки», ни в одном обсуждении не чувствовалось «личности».
– Это не похоже…
– На что?
– Да… на прежнее, что ли… или на наши представления…
– Представления?
– О провинции, о «земском пироге»…
– Какие там ваши представления, не знаю, а что на прежнее не похоже, это точно. Я помню, что это было двадцать лет тому назад, когда собирались наши уездные тузы.
– А теперь?
– Теперь и тузов нет.
– Козыряют?
– И не козыряют.
– Нечем козырнуть?
– Не перед кем, никого не удивишь, ни с кого ничего не возьмешь. Все равны, что один, что другой.
– Другие времена?
– Другое поколение. Другая Россия.
– Революционная?
– Ничего подобного.
– Правая?
– Правдивая. Разве непременно надо смотреть справа или слева? Нельзя посмотреть сверху или изнутри?
– Из существа?
– Вот именно… Ах, как не похоже на то, что было!
– Да ведь не лучше же?
– Определяйте как хотите, а проще, легче, человечнее. Прошли те времена, когда сознание своей сословности, своего дворянства предшествовало сознанию человечности.
– Просто люди?..
– Люди как люди.
– Красный околушек все же попадается?
– Не увидите больше. Красного околушка с борзой собакой, с арапником в руке и номером «Московских ведомостей» в кармане – не увидите.
– Так что «основы потрясены»?
– Ничего не потрясено, а просто увидали, что не на том стоим; и потом, надоело же когда-нибудь людям пыжиться.
– А то пыжились? «Прямые канцлеры в отставке»?
– Даже не в отставке.
– Несменяемые?
– А то? Красный околушек разве потеряешь? С чем родился, с тем и умрешь.
– Ну а борзятничество все же есть?
– Есть и всегда будет. Но уже псовая охота не ту окраску имеет.
– Просто забава!
– Ну да. А ведь прежде, когда он выезжал, – ведь он осуществлял один из пунктов Жалованной грамоты. Как рыцарь в крестовый поход, так он в отъезжее поле.
– «Конен, люден и оружен».
– Pro fide et patria.
– А женщины?
– Женщины всегда были человечнее мужчин. Разве вы когда-нибудь в женщине замечали, что проступает, лезет вперед сословное самосознание?
– Это-то нет, но была прежде некоторая дворянская белоручность.
– Ну да, так это не сословность, а это те, кто побывали «выньстуте»; и то – только до замужества. Сколько я видал таких несчастных существ, которые выкидываются из столицы или губернии в уезд, из рекреационного зала в семью, из класса в жизнь. Без всякого интереса, без всякой приспособленности, без потребности в жизни, без умения жить. Никчемушние существа, которые ничего не умеют, как только скламши ручки скучать. И подумайте, с такими данными быть женой, хозяйкой, матерью… Но и этого больше нет.
– Другое