Мы не будем рассуждать о том, как смотрел на учреждаемый им пост сам Мухаммед. Достаточно привести лишь постановление Алкурана о соблюдении Рамазана: «О вы, верующие! Пост предписан вам так же, как он был предписан бывшим прежде вас…. Месяц Рамазан, в который ниспослан Алкуран, назначается вам для поста» (Алкур. II, 179–184). Достаточно сказать, что основной идеи поста в Рамазане не заключается, а позднейший устав совершенно извратил эту идею, так что, несмотря на предписываемую исламом умеренность и воздержание во всякое время, в Рамазан эти добродетели откладываются в сторону. Если с одной стороны строгость мусульманских понятий о пощении в продолжение дня доходит до нелепости, запрещающей даже открытие рта для разговора, из страха, чтоб не вошло в человека много воздуха, то с другой стороны мусульманин пресыщается и наслаждается в течение целой ночи. Такое отрицание благородного торжества над плотью тем более неразумно, что изнуряемое в течение дня тело с избытком подкрепляется ночью, и мусульманин один месяц в году живет извращенной жизнью. Наставления Гуфеланда о долголетии человеческом не могут быть приложены к обреченному на Рамазан последователю Мухаммеда, и конечно мусульманский пост нигде не остается без последствий для здоровья правоверного: то, что было не трудным и даже обычным делом для бедуина, природой и климатом осужденного на самый умеренный образ жизни, в других странах является безобразным и вредным уставом, тем более, что жертва бесцельна и бесплодна.
Остановимся на этом осуждении мусульманского Рамазана и перейдем прямо к описанию поста, как он соблюдается в Стамбуле.
Лунное счисление и неизвестность появления новой луны повсюду ставит мусульманские желудки в большое затруднение: ревностные правоверные, в грустном предчувствии близкого поста, ежедневно наедаются с большим усердием, рассчитывая, что не сегодня-завтра премудрые муллы-астрологи возвестят наступление Рамазана, и это жирное приготовление к посту иногда продолжается несколько дней, особенно при облачном небе, не предъявляющем новой луны. Для спасения стамбульских желудков устроена на Босфоре особенная обсерватория, с которой избранные знахари высматривают появление новой луны в начале и конце Рамазана: иногда неблагосклонное небо скроет ночную гостью за непроницаемой тканью облаков, и тогда босфорские астрологи-наблюдатели, подождав напрасно ясной, погоды и сообразив свои исчисления, объявляют, что новая луна уже должна, по их суждению, проливать поэтический свет на «страну неверия», только не на Стамбул, и что следовательно Рамазан начинается с этой ночи.
Несколько пушечных выстрелов прогрохотали по Босфору при закате солнца, также предполагаемом умозрительно, как и появление новой луны; но правоверные не мудрствуют лукаво, они слепо верят в знание своих астрологов и считают Рамазан несомненно начавшимся. Для большого удостоверения в этой печальной истине, минареты мечетей унизаны плошками, в Порте играет пронзительная военная музыка, и ночные сторожа «бегчи» оглушают свои кварталы стуканьем по огромному бубну. Первая ночь проходит довольно шумно, с помощью этой обстановки, но народа (не смею сказать публики) на улицах и в кофейнях немного, также как и мулл в мечетях: правоверные проводят ночь в «андерунах» (харемах), со своими семействами; это – нечто в роде нашего заговенья… Даже самая иллюминация в первую ночь несколько бедна: Рамазан не вступил в полное свое развитие; все еще готовятся к его увеселениям.
То же самое происходит и в следующие ночи, до первой рамазанной пятницы, мусульманского недельного праздника: утром, на восходе солнца, и вечером, при закате его, босфорские батареи, под предводительством скутарийской, возвещают начало и конец пощения, сообразно чему и разделяет свою жизнь правоверный. Утром он старается как можно позже выбраться из дому, наверстывая отсутствие пищи на несвоевременном сне; выйдя по делу, мрачный и молчаливый сидит он или в лавке своей, или отправляет лениво и кое-как службу свою; на улицах тишина, в домах тоже, и вообще Стамбул в эту эпоху как будто безлюднее; только собаки, в другую пору беспрестанно кидающиеся под ноги, спят в рамазанный день где-то по захолустьям и постятся наряду с правоверными. Редко на улице встретится живое существо, которое притом не обращает ни на что внимания и медленным шагом свершает свой путь; местами есть даже и толпа, но все это движется вяло, говорит тихо и смотрит сонно. Благочестивые или лучше богатые мусульмане стараются даже покончить все свои дела до Рамазана или не начинать их в этом месяце, чтобы можно было проводить дни дома в истинно благочестивом сне.
Глядя на эти истомленные и глубокомысленные физиономии правоверных, едва выпускающих сквозь зубы полуслова и полузвуки, невольно подумаешь про себя: какое прекрасное исполнение тяжелого устава, и как эти люди самоуглубляются в сознание человеческого ничтожества! Ложная мысль: ничего похожего здесь нет. Мусульманин воздерживается от пищи безотчетно и нелепо, и в то время, как вы считаете его погруженным в глубокую и потрясающую думу, он лишь смотрит тупо на острый конец