Странным был я, странными были наши «ковчегары».
Взять, к примеру, отставного военного Опричина Сергея Сергеевича. На встречи он всегда являлся в черном костюме, темной рубашке, красном галстуке. Приходил с таким скорбным выражением лица, будто шел не на собрание острословов и шутников, а на поминки по большой российской литературе. Лицо его было чисто выбрито, волосы с проседью аккуратно зачесаны наверх. В отличие от большинства коллег по цеху он не курил, не выпивал, строго следил за речью, не допуская дурных слов, регулярно посещал православную церковь, где еженедельно исповедовался и причащался. Свою прозу он никому не показывал, но часто выступал в роли праведного критика. Так однажды он обрушился с гневной речью на журналиста Тычкина, который писал статьи о бомжах, наркоманах, пьяницах в местную многотиражку.
– Я, конечно, люблю людей, – заявил Сергей Сергеевич с благодушной улыбкой. – Но не до такой степени, как вы, уважаемый журналист. Если меня попросят умыть и согреть теплом какого-нибудь бродягу, тут увольте! Моей христианской любви будет недостаточно. Я люблю только тех, кто уважает себя. А любовь из-под палки – это диктатура.
Тычкин промолчал, но Сергею Сергеевичу, видимо, нужна была ссора.
– Удивляет и настораживает ваша позиция, – продолжал он. – Лично я против того, что вы пишете. Посмотрите кругом, сколько радости, света?! А у вас? Зачем захламляете чистоту?
В нашем заседании был перерыв, и большинство литераторов бросилось на улицу во внутренний дворик утолить табачный голод. Я не курил и остался в музее, и стал невольным свидетелем бурной полемики.
– Представьте себе, идем мы по улице, радуемся солнцу, свету, облакам. Всю эту красоту кто создал? Бог. – Опричин строго посмотрел на журналиста. – Идем по улице дальше. Смотрим вниз под ноги и видим… – Отставной майор брезгливо поморщился, полагая, очевидно, что мы поняли, о чем он говорит.
– Вдруг видим человека, – неожиданно закончил фразу Тычкин и усмехнулся.
Сергей Сергеевич растерялся.
– Человека? – нахмурился он. – Даже если и человека. Смотря, какой человек, вот что я вам скажу. Если это какой-нибудь пьяница, бездельник…
– Как же так? – воскликнул журналист. – Ведь под ногами лежит человек, образ и подобие Божие. Бесценный дар, вечная душа, которая может стать чище уже здесь и сейчас. Стоит нам только отнестись по-человечески.
Опричин растерянно заморгал и нервно погладил бритый подбородок, очевидно, скучающий по бороде. Худой и нервный Тычкин был способен отбрить любого, кто пытался подвергнуть критике его публицистику. Андрей Ильич был из породы «зубастых журналистов», таким палец в рот не клади. Наивный Сергей Сергеевич рвался в бой – такова была его воинствующая натура.
– Ну, знаете ли! – возмутился он. – Вы ж ведь и об уголовниках пишете, товарищ журналист. Точнее, господин Тычкин, – съязвил отставник.
– Да, и об уголовниках, – ответил «зубастый». – А еще о проститутках, наркоманах, попрошайках разных мастей, о слабовольных и больных, которым нужна наша помощь. Скажите, разве они не люди? – Журналист невольно повернулся в сторону чучела волка. – Разве они не носят в душе образ Божий? Это я, атеист, спрашиваю у вас, верующего человека. Что ж нам с ними делать? Сослать за сто первый километр? А как же любовь христианская? Всепрощение? Кажется, митрополит Антоний Сурожский призывал в каждом человеке видеть икону Бога. И чем неопрятнее и старее икона, тем бережнее к ней нужно относиться, не так ли?
– Ооой… да вы, да вы… господин журналист, вы большой казуист, умеете словечками разбрасываться, – возмутился до багровых пятен на щеках Опричин. – Я совсем не то имел в виду. Вы все переиначили и вышли сухим из воды. Вот порода! Вам, на любимом, очевидно, блатном жаргоне, рамсы пора