На последнем звонке ничто не предвещало беды. Только странная какая-то была погода на последней репетиции. Уже в самом конце, когда говорились последние слова, стало темнеть. На улице и так было пасмурно, поэтому никто особо не обратил внимания. Когда выходили из актового зала, чтобы пойти на классный час, в коридоре уже плохо видели лестницу. Время ползло к двенадцати. Когда пришли и расселись, тьма всё сгущалась. Вроде грозу не обещали. Становилось всё темнее, уже как в сумерках. Включили свет. Я сидела у окна. Небо уже приобрело цвет поздних, глубоких сумерек. И тишина. За окном штиль, как в конских широтах. Нам отдавали дневники с привычными комментариями, только подтянуться в следующей четверти, как некоторым говорили обычно, было уже невозможно. Меня похвалили и потребовали не ронять честь школы, учиться только на пять в престижном вузе. А я всё смотрела; темнело дальше, и была уже самая настоящая ночь. Тут уже классная отложила очередной дневник, выключила свет и подошла к окну. Мы все смотрели, как зачарованные. Окна выходили на юг, стрелки часов слились на двенадцати, показывая полдень, превратившийся в какую-то жуткую полночь. "Локальное снижение прозрачности атмосферы", – успокаивала нас классная.
Чёрная ночь продолжалась. При свете договорили про оценки, концерт и экзамены, разобрались с вещами. Всё последний раз. Одиннадцать лет закончились. В половине первого на юго-западе появилась кроваво-красная светлая полоса. Всё затихло, и только на часах секундная стрелка громко подходила к двенадцати. Время идёт. Мне скоро семнадцать, второго июня, как раз в день сдачи профильной математики. В шестнадцать лет один год – одна шестнадцатая часть жизни, 6,25%, в семнадцать – уже 5,88%. Всё меньше и меньше, вот и кажется, что время летит всё быстрее. В первый год жизни время делится маленькими отрезками, и год – это что-то невероятное. Потом год – это целая жизнь, половина, третье, четверть, пятая часть, шестая… Всё меньше и меньше. Так жизнь будет пролетать всё быстрее и быстрее. Может, разорвать эту шкалу и воспринимать каждый день как единственный и неповторимый? Как с людьми: можно группировать по разным признакам, но даже близнецы – это разные люди. 23 мая 2017 года уже больше никогда не будет, оно только сегодня. Утро уже в прошлом, сейчас день, впереди вечер. Сейчас важнее всего, ведь будущее обязательно наступит. Или не наступит. Зачем чего-то трепетно ждать?
После двух тьма стала краснеть, постепенно светлея, переходя в оранжевый, грязно-жёлтый. Наконец, к трём всё рассеялось, вернулся обычный серый день. Невыпускные классы высыпали со школьного двора. Много разговоров было про чёрный день за окном.
Кто не видел выстрелов? Фильмы смотрели все. Раньше, в нулевых годах, детоцентризм только поднимал голову. Никаких "Каруселей" и "Бибигонов" не было, дети смотрели то же, что и родители. Напомню, что Интернета тоже не было, а если был, то явно не для того, чтобы смотреть десять серий про Машу и медведя. И не было столько блогеров, говорящих о нежной детской психике. "Брат", "Брат-2", "Сёстры", всевозможные сериалы о крутой или слабой милиции – всё это смотрелось вечером рядом с родителями. Не все модели поведения были хорошими, криминальная романтика, атмосфера 90-х – не то, чему нужно слепо учиться. А вот стоит ли делать мир детским? Он им никогда не был. И не должен быть, кстати. Почему? Детство – это несовершенство. У любого вида детская особь не способна к самостоятельной жизни и размножению. У детей нет жизненного опыта, они нуждаются в определённости и безопасности. Дети жестоки, импульсивны, не умеют планировать. Сами не лягут спать, с утра до ночи будут смотреть мультики. Дети не могут быть каркасом общества. Если весь мир сделать детским, это будет мир немощи. Есть очень много важных, но совершенно недетских вещей. Поэтому и культура не может быть чисто детской, иначе это стагнация. Зачем расти, если всё вокруг детское, если нет книг, которые читают только родители, свиданий, на которые ходят только старшие братья и сёстры, компании во дворе, до которой надо дорасти?
Моя первая любовь была в стиле девяностых. Чёрно-красная романтика, где внешний холод и внутренний жар, ночная темнота и муть в глазах от слёз. Огнестрельные ранения, шок родственников, обмороки и провалы, рассеянность.
Следующий день после последнего звонка наступил в шесть утра, я бодро встала. Забываю, что люди, оказывается, выпивают, и у них от этого трудности. Помню, так родители собрались ехать на праздник, говорят, что обратно на такси. Лёша тоже не понял сначала, поскольку сам не употребляет. Прекрасный солнечный день, только холодный, но на безрыбье и это радовало. Потом я прокручивала эти утренние часы снова и снова в мельчайших подробностях.
Мы решили посмотреть родную школу. Там ещё шли уроки, пятница, 26 мая. Это у меня праздник и отдых перед ЕГЭ и поступлением, а остальные открыли тетради и взяли ручки: дневники отдадут только тридцать первого. Слышны голоса знакомых учителей, вот на первом этаже моя и Лёшина классная руководительница (у нас предметное обучение с самого начала) диктует первоклашкам. В следующем году ей торжественно вручат её личный первый класс. Жизнь идёт. Я посмотрела на липу около кабинета географии. И услышала щелчки…
Очнулась