– Места есть? – голос одного из них, того, что шел первым, прозвучал хрипло, но властно. Он стянул с головы капюшон, открыв лицо с резкими чертами и глазами цвета грозового неба, в которых не было ни страха, ни тепла.
Хозяин, грузный мужчина с фартуком, заляпанным чем-то бурым, оторвался от протирания стойки грязной тряпкой. Его взгляд скользнул по пришельцам, оценивая их платежеспособность и потенциальную опасность.
– Заплатите – будут, – буркнул он, кивнув на единственный свободный стол в самом темном углу, у самого очага, где пляшущие тени скрывали грязь и облупившуюся штукатурку. – Пиво, похлебка. Большего не держим.
Путники молча пересекли зал под несмолкающим гулом враждебных взглядов. Они сбросили мокрые плащи на лавку, обнажив потертую кожу доспехов и рукояти оружия, выглядывающие из-под поясов. Усталость читалась в каждом их движении, но сквозь нее пробивалась затаенная энергия, напряжение загнанного хищника. Они опустились на грубые скамьи, и гул голосов в таверне медленно возобновился, хотя теперь в нем слышались приглушенные перешептывания и косые взгляды в сторону чужаков. Мир за стенами выл и стенал, но и внутри этого утлого островка тепла не было покоя – лишь временная передышка перед новой бурей.
Прошло время, отмеренное медленным оседанием пены в глиняных кружках и монотонным потрескиванием дров в очаге. Похлебка, жирная и безвкусная, исчезла в голодных желудках. Тишина, прерываемая лишь воем ветра и храпом какого-то бедолаги у стойки, становилась гнетущей. Тот из путешественников, что вошел первым, с глазами цвета грозы, теперь казался еще более изможденным. Глубокие тени залегли под глазами, а шрам, пересекающий бровь, пульсировал в неровном свете огня. Он обвел тяжелым взглядом присутствующих – сборище сломленных, озлобленных или просто равнодушных лиц. Его взгляд остановился на старике, сидящем особняком в самом дальнем углу, почти сливающемся с тенями. Старик был сух, как выветренный камень, лицо его – пергаментная карта морщин, а глаза, глубоко запавшие, казалось, видели нечто за пределами этой убогой таверны.
– Эй, дед, – голос путника прорезал тишину, заставив всех снова замолчать и обернуться. Настороженность вновь повисла в воздухе. – Ночь длинная, а дорога была еще длиннее. Может, уважишь путников историей? Расскажи что-нибудь… о старых временах. Когда мир был моложе и, может быть, чуточку чище.
В его голосе проскользнула горькая ирония. Местные переглянулись. Просить истории у Старого Калора? Это было все равно что просить змею спеть колыбельную. Но Калор, к всеобщему удивлению, медленно поднял голову. Его глаза, до этого тусклые, внезапно вспыхнули странным, недобрым огнем. Он окинул взглядом троицу чужаков, задержавшись на том, кто заговорил. Легкая, почти незаметная улыбка тронула его тонкие губы.
– Историю? – проскрипел он, и голос его был похож на шорох сухих листьев по могильной плите. – Вы хотите историю, странники? О временах, когда сами камни дышали, а боги ходили среди смертных? О, у меня есть такая история. Но учтите, не все старые сказки приносят утешение. Некоторые оставляют лишь горечь… и страх.
Он откашлялся, сухой, надсадный кашель эхом прокатился по затихшей таверне. Все взгляды были прикованы к нему. Два других путешественника – один массивный, молчаливый, как скала, другой – худощавый, с нервными пальцами, теребящими рукоять кинжала – тоже подались вперед, их усталость словно отступила перед предчувствием чего-то значительного. Старик обвел зал своим пронзительным взглядом, и даже хозяин перестал греметь посудой. Тишина стала плотной, почти осязаемой.
Старик Калор начал свой рассказ, и его голос, поначалу слабый и скрипучий, обрел силу, наполнился гулкими, почти потусторонними интонациями. Он говорил не о светлом начале, а о предвечном Хаосе, из которого возникли Они – Творцы. Не добрые отцы, но исполинские, равнодушные силы, ваявшие реальность по своему капризному разумению. «Астрия, – выдохнул Калор, и в его голосе прозвучал отголосок древнего ужаса, – разлила по небесам холодный свет звезд, свет без тепла, лишь вечное напоминание о бездне. А Таэрон… он не создавал – он рвал плоть Хаоса, воздвигая горы, как шрамы на теле мира, прокладывая долины, где скапливалась вечная тень». Он говорил о Найре, чьи воды были не источником жизни, а бездонной пучиной, готовой поглотить все, и о Велорне, чьи ветры несли не свежесть, а семена безумия. А Мордек… о, Мордек был честнее прочих. Он соткал Тьму, не скрывая ее сути, – тьму, что таится в сердце каждого, тьму, без которой свет Астрии был бы лишь слепящей пустотой.
Слушатели в таверне замерли. Их лица, обычно выражавшие лишь тупую усталость или пьяную удаль, теперь отражали смесь страха и первобытного благоговения. Они не представляли величие – они ощущали ледяное дыхание сил, которым не было дела до их мелких жизней, их страданий и надежд. Пиво стыло в кружках, огонь в очаге отбрасывал дрожащие, искаженные тени на стены, превращая знакомые предметы в нечто зловещее. Путешественники переглянулись. В их глазах