Посмотри на него – и потом сотри».
Федя.
Всё случилось внезапно.
Меня разбудил старший сын, попросив сходить с ним на кухню попить воды.
Мы сходили, я взяла термометр, чтобы померить температуру Фёдору: я не расставалась с ним с тех пор как в полтора года у Феди случились первые судороги на подъем температуры.
В комнате тускло горел ночник.
Старший лег в кровать, а я поднесла прибор ко лбу Фёдора.
Мне показалось, что значения были обычные.
Разве что ребенок неудобно лежал.
«Федя, ну ты чего так к стенке забился», – укладывая его на подушку прошептала я.
Какая-то «ватность» показалось мне странной.
Да еще и пятна на ноге.
Я быстро пошла в комнату звать мужа, хотя в голове зачем-то промелькнула мысль: куда я спешу?
Разве в этом еще есть смысл?
Но вслух я сказала мужу:
«Я не понимаю, что там. Пойди, посмотри».
Нашего мальчика не стало за час до моего прихода.
Кровоизлияние в мозг, мгновенная смерть.
В ту ночь что-то было с давлением: за несколько часов до этого я нашла в соседней квартире задыхающуюся соседку, у нее случился инсульт.
К слову, ее не стало через два дня после похорон Феди.
Утро, когда вереницей приходили врачи, следователи, эксперты я помню обрывками.
В гостиной спал старший сын.
В спальне мучился зубами полугодовалый младший, и для его успокоения играла музыка.
Я стояла рядом с кроваткой и думала, что оказалась в сюрреалистической ситуации: ритмичная мелодия звучит в спальне, а в детской – мой Федя, которого больше нет.
Помню, как меня попросили выбрать вещи для похорон.
Как я передала его маленькие закрытые сандалики.
Как, задыхаясь, одним махом сняла с рейла в шкафу его вещи, чтобы отнести в церковь и никогда больше не выбирать, в чем его хоронить.
Как кромешная темнота наполнила всё вокруг и внутри меня.
Первые ночи я искала, за что подержаться.
Сидела на полу.
Хваталась за руку мужа или мамы.
Я не могла найти место в пространстве, точку опоры, которая удержит меня на земле.
Мы вынесли в церковь вещи, вынесли из дома кровать, и в детской зияла дыра образовавшейся пустоты.
Такая же дыра была у меня внутри.
Федя.
Ночью я не могла уснуть.
Закрывала глаза и видела, как перекладываю тебя на спину и перекладываю тебя на спину, и перекладываю тебя на спину.
Я хотела, чтобы ты очнулся.
Смотрела на часы, отсчитывая, сколько примерно часов ты был еще жив.
Через сколько я тебя обнаружу.
В первую же ночь ты дал мне понять, что у тебя все хорошо. Это я осознаю позже, когда прочитаю сотни историй людей с потерями. Мы сидели на площадке, мимо ползла ящерица, и ты, так и не заговоривший по причине, которую так и не нашли, вдруг четко сказал: мама, смотри – игуана! Я удивилась, обрадовалась и спросила: Федя, чего же ты раньше молчал?! Смотри, какие сложные слова ты можешь сказать! Ты озорно и по-доброму засмеялся и вдруг спросил: мама, а почему папа плачет?
Проснувшись, я рассказала сон мужу и сказала: не плачь, ребенок не понимает причины, по которой мы грустим.
Федя.
Каждое утро я просыпалась с пронзительным чувством удара под дых: я почему-то продолжала дышать, хотя умерла там, когда обнаружила своего ребенка бездыханным. Каждый шаг давался мне с трудом, но двое детей и муж не оставляли выбора: я должна готовить завтрак, идти к старшему на финальный новогодний утренник, сопровождать на праздничную ёлку. Двое детей остались жить здесь, они проживали лучший отрезок своей жизни – детство – прямо сейчас, и я не могла сказать им: вы как-нибудь просуществуйте, пока я не смирюсь (никогда не смирюсь!) с уходом Фёдора.
Я умерла, но они жили.
Тогда я не знала, что, умерев, тоже начала свою новую жизнь.
Зацепки и дисциплина
В первые дни я физически пыталась зацепиться за жизнь.
Держала кого-то за руку.
Обнимала.
Лежала в детской на мягком меховом коврике на полу, вцепившись в него пальцами.
Мне казалось, что если я выпушу предмет из рук или не упрусь в землю ногами, меня унесет-засосет в бездну, из которой уже не выбраться никогда.
Я цеплялась за сковородку, машинально готовя завтрак, обед, ужин. За ручку коляски, бесконечно наматывая круги в снегопады и метель со спящим младшим ребенком. За коробочку вещей, оставшихся