Если бы я мог вручить читателю свою визитную карточку, он бы узнал, что меня зовут Гастон Бретёй, живу я в Париже и работаю судебным репортером.
Вихрь этих событий подхватил меня на своем пути лишь по величайшей из случайностей, и менее чем за три минуты меня перенесло от беззаботности к изумлению: я оказался перед самым необычайным трупом, какой когда-либо доводилось видеть смертному.
Эта невероятная история развивалась уже довольно давно, когда я был призван занять среди главных ее персонажей скромное место внимательного статиста, так что о том, как все началось, мне рассказала госпожа Орла́к. Это обстоятельство следует отметить, так как оно объяснит, почему в первых главах главная роль отводится госпоже Орлак и как так вышло, что все повествование будто бы отражается в зеркале ее души, ума и сердца.
Вероятно, я бы избежал этого, будь рассказчиком я сам; возможно, я бы даже начал рассказ с середины, если и не с эпилога, как это делают наши самые опытные романисты, чтобы сразу же нанести решающий удар, но мне не захотелось разрушать неслыханное крещендо страха и любопытства, которое придает «Рукам Орлака» удивительный накал.
И потом, начало здесь тоже отнюдь не банальное.
Часть первая
Знаки
Глава 1
Монжеронская катастрофа
Для госпожи Орлак эта история началась 16 декабря, в 23 часа 10 минут.
Именно в тот момент по вокзалу компании PLM[1] мчался служащий в белой фуражке.
Выскочив из кабинета, он несся к платформам, от которых отправлялись поезда, и кричал на бегу:
– Задержите сорок девятый!
Тогда-то дурные предчувствия госпожи Орлак и переросли в тревогу. Она сразу же поняла, что недомогание, которое она испытывала на протяжении всего дня, именно этим и было вызвано: дурными предчувствиями – ведь им свойственно открывать свою настоящую сущность лишь после того, как они улетучатся, когда факты, пришедшие им на смену, подтвердят человеку, что у него были все причины грустить, беспокоиться, нервничать.
До сих пор Розина Орлак даже не догадывалась, что ее печаль вызвана неким предвидением. Эта смутная меланхолия, необъяснимая легкая тревога, которые охватили ее еще утром, не были для нее чем-то новым. Женщине до мозга костей, блондинке и парижанке, ей порой доводилось видеть все в мрачном свете, словно мимолетная туча на время закрывала собой солнце. Почему – она не знала. Да, в общем-то, и не пыталась узнать. «Все мы такие», – говорила она себе. На следующий день, с рассветом, тучи уже не было и жизнь снова казалась ей залитой солнцем…
Но на сей раз все обстояло иначе! Совершенно иначе! Она поняла это уже потом. Тем более что радость от встречи со Стефеном должна была изгнать из этого дня всех черных бабочек!..
«Что еще за Стефен?» – спросите вы.
Да просто Стефен. Ее любимый муж. Стефен Орлак, знаменитый пианист-виртуоз.
Накануне он давал большой концерт в Ницце. Они не виделись всего двое суток, но Розина всегда отпускала его с сожалением, и дни воссоединения становились настоящими праздниками, когда ее сердце ликовало.
Вот уже добрую четверть часа она ожидала прибытия скорого поезда из Марселя.
Стоило ей выйти из авто, как она начала ловить на себе восхищенные взгляды мужчин, а некоторые из них, дабы последовать за молодой женщиной, приобрели, как и она сама, перронный билет.
Как всегда, Розина Орлак была предметом созерцания и вожделения. Двадцать три года, грациозная и изящная, с кудрями Мелизанды[2] и самым интересным лицом, какое только можно увидеть.
Даже завистницы не находили что сказать об этом лице дурного, кроме того что считали глаза слишком большими, а рот – слишком маленьким. Самая сварливая из них заявила, что на нем – глаза великанши и рот карлицы… Впрочем, вся эта критика была тщетной. В действительности же глаза Розины были самыми восхитительными из всех, какие когда-либо расцветали на таком ангельском лице. Они не просто были огромными, словно это дитя было создано прежде всего для созерцания, – но и, с особым очарованием, светились умом и сообразительностью, нежностью и чистотой. Однако стоило Розине обратить свой взор на окружающих, как все эти мужчины, разглядывавшие Розину при свете дуговых электрических ламп, тотчас же понимали, что им не удастся потешить свое тщеславие и придется ограничиться исключительно визуальным удовольствием.
Но поскольку в нем они себе не отказывали, то многие по той бледной тени, которая омрачила лицо госпожи Орлак, догадались, что случилось нечто плохое.
Человек в белой фуражке пробежал мимо, а скорого все не было.
Розина