Чем старше я становлюсь, тем чаще меня настигают воспоминания о прошлом, которое я так старался забыть. Мешанина из мыслей и суждений, которые давно себя изжили, постыдные поступки. Я думал, что всё будет совсем по-другому: что смогу вырваться за пределы возможностей, определённых мне с рождения, поведу за собой близких мне людей и смогу превратить страх в свободу.
Чем старше я становлюсь, тем более наивными и странными кажутся юношеские мечты и героические мысли, которыми я жил в молодости. Я думал, что всё будет иначе, – что смогу исправить ошибки предков, буду ставить большие цели и обязательно их достигать, построю королевство… какое-нибудь, но точно построю, и точно королевство.
Это было в середине или в конце 1940-х годов. Один ребёнок сделал больно другому ребёнку и убежал. Тот, что остался, расплакался, его затрясло от бессильной ярости. Тогда один из взрослых, который наблюдал за этой сценой, облил его водой из шланга и сказал: «Остынь-ка немного». Этот поступок дал понять ребёнку, что он не имеет права чувствовать то, что чувствует. Всю свою жизнь он потратит на попытки понять, что происходит у него внутри, будет отстраняться от себя настоящего и утверждать, что вообще не способен на чувства.
Чем старше я становлюсь, тем безвозвратнее кажется, что всё, что я делаю, – это иду вперёд, чтобы обогнуть земной шар и снова прийти в точку, из которой начал. Я думал, что будет иначе, – чем дальше я способен продвинуться, тем дальше в итоге окажусь.
Чем старше я становлюсь, тем всё сильнее убеждаюсь, что новое – это тонкий лист бумаги, в который упаковали старое. Я думал, что всё будет иначе и жизнь окажется дорожкой из шагов, которая протянется в нечто новое, совершенно отличное от того, что уже было.
Мальчик стоял на крыльце и пел «Home on the Range», когда вышел взрослый человек и ударил его, сперва крепко отругав. И песня, которая так легко и радостно лилась из его сердца, вдруг оборвалась. Этот ручеёк пересох и больше ни разу не напомнит о себе. Даже когда в старших классах мальчика будут прослушивать для хора, он не сможет выдавить из себя ни звука. Стоя перед классом, он откроет рот, закроет, снова откроет – и песня не появится, что вызовет взрыв смеха у друзей и приступ ярости у учительницы, которая спишет всё на желание покрасоваться своим неповиновением. Но мальчик больше никогда не будет петь, даже в собственной ванной, стоя под душем.
Чем старше я становлюсь, тем сильнее стремлюсь к идее свободы и всё меньше верю в то, что она возможна. Я думал, что будет иначе: что информация означает знание, знание означает мудрость, а мудрость – это возможность.
Чем старше я становлюсь, тем больше сил отдаю скованным, страшащимся чувств людям, желая освободить их, и убеждаюсь, что их материальная и духовная бедность будет только расходиться в ширь. Раньше я думал иначе: что человечество эволюционирует виток за витком, что прогресс существует, а люди могут жить вместе, не причиняя друг другу вреда.
День за днём взрослый человек заставлял ребёнка ложиться на грубый бетонный пол и вставлял в его задний проход насадку для клизмы. Пока вода распирала его нутро, ребёнок кричал от боли. И вот однажды он принёс в туалет кучу грязи и положил в унитаз, чтобы доказать, что искренне стремится выполнить то, чего от него ждут. Но грязь растворилась, и в наказание за обман взрослый человек избил его, а затем продолжил издеваться: заставил лечь на пол и вставил в задний проход красную трубку от чёрной клизмы, наполненной горячей водой. Спустя десятилетия выросший ребёнок стоит под струями воды в душе и плачет, и это единственное безопасное для него место. И слёзы от глубокой боли нельзя отличить от тех, что вызывает попавший в глаза шампунь.
Чем старше я становлюсь, тем чаще меня преследуют призраки, рефлексы психики и крики о помощи из подвала, который теперь находится где-то внутри моей головы. Я думал иначе – что будущее освобождает от прошлого, что можно окончательно распрощаться с временем, которое осталось позади, и оказаться в другом месте.
И всё же я люблю свою жизнь. Она благословила меня сверх всяких желаний и достоинств, и я преисполнен решимости бороться, чтобы принести пользу. От плачущего ребёнка в подвале меня отделяют многие и многие годы – на смену ему пришёл умный, холодный, целеустремлённый профессионал, который не терпит глупостей, не любит тратить время попусту, а в его планах, расписанных на годы вперёд, нет места для праздности.
Я написал эту книгу, чтобы разобраться с подобными противоречиями. Как сказал Юнг:
Непереносимый конфликт служит доказательством правильности вашей жизни. Жизнь без внутренних противоречий – это только полжизни, или жизнь в Запределье, предназначенном только для ангелов. Но Бог любит людей больше, чем ангелов.[1]
Из этого следует, что жизнь – одно сплошное противоречие. Вот что я смог понять.
Но разве цель психотерапии заключается не в том, чтобы разрешить этот конфликт, распутать хитросплетения парадокса и освободить историю от её постоянно