Подходя к двери, я почувствовал, как сердце начинает стучать быстрее. Я постучал и, пока ждал, когда мне откроют, осматривал свои ботинки, пытаясь подавить нервозность. Лужи грязи окрасили их, и капли воды скапливались на их поверхности. Проклятая непогода!
Я услышал шаги. Дверь медленно открылась, и на пороге появился дворецкий, улыбаясь мне.
– Добрый вечер, господин, рад вас видеть. Ваш отец вас ждёт.
– Добрый вечер, дядя Роаль – улыбнувшись, поприветствовал я единственного нормального человека в этом здании.
– Прошу, господин, не называйте меня так больше, вы уже не ребёнок, – сказал он всё так же улыбаясь.
Его слова напомнили мне о детских годах, проведённых здесь. Сколько раз я слышал это «не называйте меня дядей». Но для меня он всегда оставался больше, чем просто дворецкий. Он был тем, кто поддерживал меня в самые трудные моменты. Мы прошли через холл, где тени прошлого казались оживать на стенах. Портреты предков смотрели на меня сверху вниз, напоминая о былом величии нашего рода. Я поднялся по лестнице, каждый шаг отзывался эхом в пустоте. В голове мелькали воспоминания: здесь я споткнулся, убегая от отца, а там, у окна, мечтал о свободе. Мы остановились у двери в кабинет отца. Роаль тихо постучал и, услышав приглушённое «войдите», открыл её, пропуская меня вперёд. Внутри стоял запах лекарств и старости. Отец лежал на массивной кровати, его глаза, несмотря на слабость, зажглись, когда он увидел меня.
– Ты пришёл – прошептал он, и я почувствовал, как в его голосе смешались радость и горечь.
Я подошёл ближе, чувствуя, как моё сердце сжимается. Взяв его руку, я посмотрел в глаза человека, который причинил мне так много боли.
– Да отец – отец глубоко вздохнул и с трудом вымолвил.
– Я слышал, ты вылечился от прозопагнозии.
Моему удивлению не было придела и задумался: откуда он мог это знать? Лечение было долгим и трудным, и я никому не рассказывал о своём прогрессе, кроме пары близких друзей и докторов. Возможно, кто-то из них сообщил отцу, но зачем?
– Да – ответил я, чувствуя, как внутри поднимается волна негодования – Но это ничего не меняет.
Я все ещё был зол на него. Годы, проведённые в этом доме, были полны боли и страданий. Я не мог простить его так легко. Отец начал говорить снова, его голос был слабым, но настойчивым.
– Терри, я понимаю, сколько боли я тебе причинил. Мне жаль… – его голос затих, и он казался потерянным в своих мыслях – Твоя мать… она всегда видела свет в людях. Она была словно цветок, который рос даже в самых тёмных уголках.
Я нахмурился, пытаясь уловить смысл его слов. Мама была для нас обоих особенной, но его слова казались бессвязными.
– Отец, что ты пытаешься сказать? – спросил я, чувствуя, как гнев и сочувствие борются во мне.
Он смотрел на меня, его глаза блестели от слёз.
– Я вижу, как много ты изменился, и как много я потерял. Моя жестокость, мои ошибки… Они отдалили тебя от меня, и я понимаю это слишком поздно. Но в последние дни я всё чаще думаю о твоей матери. Она всегда говорила, что любовь способна исцелить даже самые глубокие раны.
Его слова резонировали во мне, вызывая боль, но и некоторое облегчение. Я понимал, что это была его попытка загладить вину, хотя и запоздалая.
– Я не знаю, смогу ли простить тебя полностью – сказал я, стараясь быть честным – Но, возможно, я смогу начать с того, чтобы просто понять.
Он слабо кивнул и, казалось, немного расслабился, его лицо приняло более спокойное выражение.
– Это всё, о чём я прошу, Терри. Начни с понимания. И, может быть, когда-нибудь ты найдёшь в себе силы простить.
Я стоял рядом с ним, держа его руку. Отец снова начал говорить о маме, его голос дрожал от воспоминаний.
–Помню, как она готовила свои фирменные пироги. Её стряпня была восхитительной. Я бы отдал всё, чтобы снова попробовать её блюда.
Я почувствовал, как во мне закипает раздражение. Почему только сейчас, когда он умирает, отец начал вспоминать маму? Когда она была жива, он редко проявлял к ней внимание.
– Терри, ты не представляешь, как мне её не хватает – продолжал отец, его голос стал почти шёпотом – Её смех, её забота… Она была лучшей частью нашей семьи.
Отец, казалось, стал очень разговорчивым. Сейчас его слова казались запоздалым раскаянием.
– Почему ты говоришь об этом только сейчас? – спросил я, пытаясь сдержать гнев – Почему ты не говорил это, когда она была жива?
Отец замер, его глаза потемнели от печали.
– Я был глупцом – ответил он – Я слишком поздно понял, что потерял самое дорогое. Я был слеп к её любви и твоей тоже. Прости меня, если сможешь.
Я глубоко вздохнул, пытаясь найти в себе силы, но причинённая боль всё ещё оставалась со мной.
– Ты говоришь, что мама была цветком, который рос даже в самых тёмных уголках – сказал я – Но ты сам создавал эти тёмные уголки.
Отец