В трагедии Еврипида действие сопровождается хором, который сочувствует ей, убеждает её отказаться от страшного замысла, оплакивает детей и ее судьбу.
Что здесь важно?
1. Жертвенность. Медея принесла в жертву свою связь с родиной, отношения с отцом, которого она предала, и брата, убитого ею.
2. Как следствие принесенных ею жертв – невозможность вернуться на родину. Другими словами, зависимость на чужбине от мужа. Из свободного человека она стала в каком-то смысле рабой.
3. Когда муж уходит к другой, обида на фоне принесенных жертв стремится к максимуму, становится непереносимой.
4. Что делает прижатое к стенке животное? То же, что и загнанный в угол человек: проявляет агрессию. Это и самозащита, и готовность погибнуть – ему уже все равно, раз гибель неизбежна. Лучше погибнуть в борьбе, нанеся урон противнику, чем позволить уничтожить себя, опустив руки и кротко глядя в лицо смерти.
5. В трагедии Медеи на первом месте – унижение. Сделав для мужа все возможное и невозможное, что она получила в результате? С ее точки зрения – предательство.
Бросим взгляд в будущее, как сделала это Медея: что же дальше? Позор изгнания? Воспитывать его сыновей? Знать, что он счастлив с другой? А что же она? Отброшенная за ненадобностью старая одежда?
6. Не забудем эмоциональное состояние Медеи: обида захлестывает ее, раздувает событие до невероятных размеров.
7. Убийство соперницы можно понять как борьбу за любимого, но когда он приходит к ней разъяренный, тогда остается только одно: месть. Уничтожить то, что он мог бы оставить после себя. Не оставить следа. Следовательно, убить его детей. В отчаянии, в обиде, в гневе она не помнит, что они – и ее дети.
8. Заглянем в будущее: поймет ли она, что натворила? Осознает ли Медея бездну, в которую себя столкнула? Скорее всего, она будет держаться за свою обиду, за свой праведный (с ее точки зрения) гнев.
9. Таким образом, у нее нет шансов осознать то, что произошло. Нет пути к осознанию – нет пути к обретению опыта, к раскаянию, к просветлению.
10. Поплачем же вместе с древнегреческим хором над судьбой бедной Медеи.
ГЛАВА 2
Саша Нестеров и я – земляки. Мы родились и выросли в поселке Нумги за северным полярным кругом. Этого поселка нет на обычных картах, но его легко найти.
Во-первых, на картах иногда есть кружочек с названием Ныда, а Ныда находится в четырех километрах от поселка Нумги. О Ныде иногда упоминают в СМИ – теперь это базовый поселок газовиков. Во-вторых, Нумги – как раз на пересечении пунктира, обозначающего северный полярный круг, и правой береговой линии Обской губы. Его омывают воды одноименной реки. Река по масштабам наших северных рек – так себе, мелочевка, с глубиной в центре фарватера с десяток метров и шириной возле поселка около ста метров. Может, и меньше, я не измеряла, но различить лицо человека, стоящего на том берегу, без бинокля не получится. От Обской губы – собственно, от открытого моря – Нумги отделяют всего-навсего полтора километра.
Мы с Сашей были почти ровесники, но знакомы не были. Это может показаться странным – малолюдный поселок, затерянный в снегах тундры, до ближайшего населенного пункта, если не считать Ныду, – сотни километров, и вдруг – не были знакомы! Между тем, и в маленьких поселках на краю земного шара кипят страсти.
Дело в том, что Нумги были разделены на две не очень дружественные части. Одну, большую, представлял совхоз. Вторая, намного меньшая, относилась к Зональной опытной оленеводческой станции. Директор совхоза попытался подмять под себя станцию, тем более что во время войны их функции почти совпали – главным делом и совхоза, и станции стали поставки оленины на фронт.
Если бы слияние совхоза и станции произошло, научно – исследовательская работа накрылась бы на сто процентов. Это, видимо, понимали в Институте полярного земледелия в Ленинграде, и происки директора совхоза Чупрова Владимира Трофимовича успехом не увенчались.
Задачи, стоявшие перед работниками станции, были очень сложными: увеличить поголовье оленей и соответственно повысить количество сдаваемого мяса, сохранив при этом элитную часть стада и продолжая научные исследования.
Таким образом, для станции и её директора все закончилось хорошо, но Чупров перевел военные действия на бытовой уровень: его подчиненные избегали общаться с маленьким коллективом станции. Я росла в совхозной части поселка, Саша – в станционной. Конечно, я слышала о Саше, сыне директора станции, мы с ним учились в одной и той же школе – других не было, но в разное