– Сходи-ка, Дарья, в мазанку, да принеси-ка оттуда остаток муки, да притвори-ка к завтрему хлебы. Только не всю муку-то выскрябывай из ларя-то, оставь мышам на пропитание малость, они ведь тоже живые существа и так же, как и мы, есть хотят, а мазанка без мышей, что дом без людей! – так, в полушутливой форме, Иван Федотов, хлопоча около телеги, посылал свою Дарью в мазанку за мукой, которой в ларю оставалось только на одну выпечку.
– Эту муку испечём, хлеб съедим, а дальше-то как жить-то будем? – с тревогой отозвалась Дарья.
– Узел к ж…е припрём, так не минуча и в колхоз нам с тобой записаться. Благо, семья у нас вся распалась, все отделились, остались только мы с тобой, да Санька, да и он того гляди, скоро из дома выпорхнет.
– Да он уж в дому не жилец. Ведь он в комунист-яцейку записался! – высказалась и Дарья.
– То-то оно и есть, а нам с тобой и в колхозе жить неплохо будет, так что, как говорится, нам с тобой, кроме цепей терять от этого нечего! Была бы шея, хомут найдётся! Высказал своё намерение о вступлении в колхоз Иван перед Дарьей.
– Я в колхозе каким-нибудь шорником заделаюсь; лошадиную сбрую чинить стану, а ты Дарья, какие-нибудь мешки пошивать будешь, так глядишь и прокормимся. Ну-ка открой ворота настежь, я телегу во двор впячу! – попросил Иван, чтобы Дарья отворила ворота пошире.
– Так-то оно так, да в этом самом колхозе жить-то будет в диковинку; недаром мне ночесь сон нехороший пригрезился, я инда обезумела и проснулась с испугу, – высказала своё нерасположение к колхозу Дарья.
– Оно, конечно, с первоначалу-то, боязно, но за последнее время, грептится в колхоз вступить, и я вознамерился с заявлением в колхозную кантору сходить, то ли дело, мы с тобой тоже колхозниками станем! – весело улыбаясь и тряся своей козлиной бородкой, продолжал Иван.
– Взял да сходил! – коротко и без всяких возражений согласилась Дарья.
– И семья Федотовых, наряду с Савельевыми, тоже стала колхозниками.
Только Фёдор Крестьянинов, упёршись, закоснев и как бык перед новыми воротами, в колхоз не пошёл, заявив:
– Ноги моей в этом аду не бывать, а силком заставлять станут, только через мой труп!
Пробовал уговаривать его о вступлении в колхоз сын Алёша, отец резко отговаривался:
– Слыхивали мы эти детские сказки и видывали заманчивые приманки. Нет! Пускай стреляют, а в колхоз к басурманам не пойду! – твёрдо и категорично отказал Фёдор.
В кругу колеблющихся в отношении идти или не идти в колхоз, мужиков и баб, Фёдор словесно излагал свою философию:
– И зачем только правители насильно загоняют народ в колхоз, заманивая в него хорошей жизнью. Это получается, как мы в детстве старались принудительно загнать синичку в клетку, а она ни в какую не хотела в неё залетать, да и только. Мы ей и зёрнышек в клетку понасыпали, обещали кормить поить и в зимнюю стужу в избном тепле её содержать обещали, а она, глупая, не хотела жить в таких условиях и баста! Ей, видимо, свобода-то дороже всего на свете. Вот и я тоже не желаю под началом анафемов жить и вся недолга!
После рассказа о вольной птичке он переходил на рассказ на свой лад, басни о мужике и медведе. И тихо, не торопясь, глаголил:
– Позавидовал медведь на мужика-крестьянина, что ему хоть и трудновато летом