Над, головами к голове,
внезапно спящими
всходило начертанье вен
руки творящей.
Как шелковая пелена
с предсердий спала,
когда неслышимою на
минуту встала.
Не отрезвленною ничуть
упорным взглядом,
бедром придавливая грудь,
сидела рядом.
Тупою ласкою разя,
как вскрытым прошлым,
твердила, что теперь нельзя,
но будет можно.
Что охлажденье так легко
и детство – злиться.
Что лишь уедет далеко,
но возвратится.
Солярис
Что может быть тише чувства,
когда уже тишина.
Блаженны мгновенья хруста,
затравленность решена.
И женщиной успокоясь,
пока оставаясь здесь,
себя забывая, совесть
выбалтывает что, бог весть.
Как дико, на странном ложе,
устав от земной возни,
услышать, в плечо: о боже!
Попробуй. Устрой. Возьми…
Текут ручейки решенья.
Над милостью молча став,
мне пытку и утешенье –
сей голос, палач, оставь:
насилуя слух, нечаянно
давая тонуть среди
безвыходного звучания
задетой, живой груди.
***
Блаженство – забытьем светил,
над миром позабытой дланью
и зябким напряженьем жил
еще тебя предугаданье.
Оно – евангелие вслед,
его начальный, отдаленный
улыбкой вспоминают свет
летящие на тьму Вселенной.
***
И пропасть я устал скрывать,
и знал я притяженье ада,
и вдавленная в грудь кровать
не запрещала сердцу падать.
В перерождениях низин,
в беспамятстве души и тела
ключи я находил. Один
ненадолго входя в пределы,
которым непонятен Бог,
как море непонятно тверди,
как ясно наблюдать я мог
страдание противу смерти.
Она его желаньем жгла.
Вслепую, чуя близость цели,
как ровно ноздри из угла
на потный лоб его глядели.
И силы были столь равны,
и чрез расслабленные жилы
как бы с обратной стороны
неправильная жизнь входила:
то снег в крови, то гром в души ночей
собрание дерев листает,
то все в цвету, в чем и над чем
душа стоит, а дух витает.
7 января
От двух вещей бывает стих:
стихает плоть и воскресает слово –
проснется ль от стиха чужого
или от взоров неземных.
Все мужество приготовляя впрок,
нельзя, забывшись, не скоситься
на возвращенные страницы
Евангелий в двенадцать строк.
Как, Господи, свое открыть
во страсть земную помещенье
не ради чуда возвращенья…
Как тело с небом примирить…
***
В дыхании стиха счастливом вдруг
призрак неотвратимой встречи
проявится сквозь внятный звук,
нет, не поэзии – какой-то верхней речи:
не узнавая колыбели глубь,
себя во гробе мнит душа живая,
всем неудобством оживленных губ
озноб предсмертный созывая,
виском на истонченьи волоска
давя дичайший опыт осязанья
прохладной влаги лепестка
и бабочки накрытой трепетанья.
***
Жизнь всегда достаточно длинна.
Всё – один разлив, одна равнина.
Где он, миг, в который пуповина
видимого нам – отделена?
Сделаться в живых… Безумья верх.
На свету переодеться в тайну,
неживому, подсмотреть случайно
пены шевеленье