Бабка отвернулась от крошечного, похожего на бойницу, сплюснутого с боков окошечка, покрытого слюдой. Опираясь на посох, прошла несколько шагов и села на стул из векового дуба, своего рода трон. Бабкин трон покрыт медвежьей шкурой, хорошо выделанной. И медведь молодой был, потому, как шерстинки в отблесках огня из очага лоснятся. Будь зверь старым и мех был бы тусклым.
Хорошо устроилась бабка: хоромы у неё тесовые, крепко сколоченные, все стены волчьими шкурами увешаны, где оленьи рога прибиты, где оружие висит, сундуки стоят большущие, награбленным добром доверху полные. Сама-то сидит, старая развалина, в шубе, седыми соболями отороченной. Высокая парчовая кичка*(головной убор) самоцветами усыпана, что тебе праздничный каравай орехами.
Жарко, прислужники топят на совесть, вон какой кострище посередине палаты с треском и жадностью поедает массивные поленца. Дым вытягивает хитроумно сделанная воронка над очагом, сложенным из крупных валунов. Старческие кости, видать, не согревает медленно текущая кровь. Кутается атаманша в мягкие серебристые меха.
На каждом скрюченном пальце её по перстню с камнем. А шею пригибает к полу массивное намисто*(ожерелье), с искусно вделанными золотыми зёрнышками. Это каким же мастером надо быть, маленькие самородки соединить так, чтобы казались они гроздью переспевших ягодок на ветке! Как бабка таскает на себе такую тяжесть? Крепка старушенция.
– Эй, Мышата, подь сюды! – зычно крикнула хозяйка терема.
В горницу вбежал шустрый стражник денно и нощно стоящий у её дверей. Детина огроменный: высотою в сосну, шириною с реку, крепостью, что тот же самый дуб под задом у старухи. Стриженные под горшок соломенного цвета волосы, торчащие из-под треуха*(шапка),растрёпаны.
Короткая доха на нём медвежья. И сам он на медведя похож, такой же косолапый, неуклюжий. Длинная рубаха с одного боку заправлена в тёплые порты из овцы, с другого свисает, что подол бабьего платья.
Богатырь поклонился низко, сдёрнув с головы шапку. Едва чупруном*(чёлка) пол не достал. Глубоко посаженные глазки на круглом, ровно блин, лице смотрят угрожающе на непрошеного гостя. Дай волю детине – переломает Курилу, будто лучину тонюсенькую. Но у старухи на парня совсем другие планы.
– Запри его, Мышата, покрепче. Накорми. Да не помоями! Мяса дай, сыта*(каша из зерна), сами что едите, то и дай. И мёду не жалей. Пускай пьёт вдоволь, а то ноги у него трясун правят, – хмыкнула бабка, – Смотри, Мышата, чтоб не убёг, требный*(нужный) мне он ещё. А ежель что, сам знаешь, шкура твоя на вратах висеть будет.
При последних словах старухи, здоровенный Мышата зябко поёжился, по лицу его быстро пробежала судорога. Видать, знает стражник о чём речь, бывали уже такие случаи, когда ворота человеческой кожей украшали.
Мышата молча посторонился, пропуская вперёд себя пленника. Едва за ними закрылась дверь, здоровяк тут же уцепил Курилу за загривок и потащил вдоль длинного тёмного коридора, местами, где низкие перекладины, пригибаясь чуть не в пояс.
– Да пусти ты, сам дойду! – пытался вырваться Курила.
– Не телешись*(не суетись), а то замну, – остудил его пыл Мышата, – Мне шкура моя дорога. Ты споткнёсся в темноте, ножку вывернешь, а княгиня мне кишки выпустит.
«Хм, княгиня, – ухмыльнулся Курила, – Бабка душегубов наплодила по всей волости, ни конному, ни пешему проходу нет. А они её княгиней кличут. Атаманша она у вас, а не княгиня!»
Вслух он этого не сказал. Громадный медведь Мышата за свою хозяйку любого порвёт, как гнилую дерюгу*(ткань грубой выделки). И почему все так боятся древнюю старуху? Не иначе, как она ведьма. А то стали бы матёрые мужики ходить под началом простой бабы.
В роду Крепесты князей отродясь не бывало, но это не мешало ей править своим собственным уделом. Крепко сбитый, надёжно спрятанный в Диких лесах острог*(поселение за высоким забором) много лет грамотно ею управляется.
По слухам в Талынце у разбойников атаманом числился мужик Крепост. Курила сильно удивился, когда его связанного по рукам и ногам притащили пред мрачные очи старухи Крепесты. На талынском базаре торговки шептались, что атаман росту большого, косая сажень в плечах. Это они, наверное, Мышату описывали.
Великан едва не волоком стащил несчастного Курилу по ступенькам лестницы вниз, резво пробежал через двор, впихнул пленника в другую постройку. Путь лежал в клетушку, отапливаемую по-чёрному. В небольшой комнатёнке набилось несколько мужиков грозного вида. Они громко галдели, топали ногами, стряхивая снег с пим*(валенки) и сапог. Странное дело, в онучи*(куски плотной материи, оборачивали ноги вместо носков) с лаптями никто не обут. И впрямь, будто одни князья да бояре собрались.
Чего удивляться? Награбили, наворовали. Они же разбойники! Серый дым, въедаясь запахом в мокрые от снега овечьи зипуны*(пальто), шапки, волосы, стелился прямо под бревенчатым потолком, вытягиваясь наружу через щель над дверью.
Освещение здесь, помимо кострища, состояло из двух коптящих пламенников*(факел), прикрепленных