Нечаянное слово
Январь
«Январь – жемчужина в руке…»
Январь – жемчужина в руке
красавицы Зимы.
Она в шубейке и платке
не мерзнет, так, как мы.
В сапожках, шитых серебром.
А, может быть, сама
бежит по снегу босиком,
на то ведь и Зима.
И ей в снегу светло, тепло
среди лесов, полей.
Январь, как много утекло
куда-то январей.
В Рождество
Кончилась служба. Следов многоточье
что-то скрывает, прочесть нелегко.
Медленно храм выплывают из ночи,
словно корабль. Мы встречаем его.
А в ледяном самодельном вертепе
хрумкает ослик и сеном шуршит.
Спит безначальный младенец, а в небе
Звездочка, словно живая, дрожит.
Выточен город мой из перламутра,
Мастер всю ночь создавал красоту.
Дивная розовость зимнего утра —
дар нам – пришедшим к младенцу Христу.
Солнце восходит, и звон колокольный,
над колокольней сгущаясь, плывёт.
И наполняется город мой стольный
светом и музыкой. Сердце поёт.
Заблудившаяся снежинка
Снежный залп оглушил, завьюжил,
отстрелялся, и брызнул день.
Солнце выглянуло наружу,
мир помножив на свет и тень.
Лучик золота высшей пробы
меж стволов просочился в глаз.
Снег затих, поднялись сугробы,
полосатые, как матрас.
Заблудившаяся снежинка,
опоздавшая в снегопад,
ты откуда взялась, скажи-ка,
так некстати и невпопад.
Ничего она мне не скажет.
Я смотрю и смотрю ей вслед —
на какую полоску ляжет,
там, где тень, или там, где свет?
Тени движутся, свет небесный
За светилом весь день идёт.
Где окажешься – неизвестно,
Завершив на земле полёт.
Все снежинки давно упали,
лишь одной суждено кружить.
Я поймаю её губами,
чтоб сомнения разрешить.
Глоток любви
Даётся юным любовь авансом,
и те приемлют её, не споря.
Она подобна весёлым танцам,
неприхотлива, как свет и море.
И ничего ей от них не надо,
случайно б только не загасили.
Даётся зрелым любовь в награду,
за то, что верят в её всесилье.
Не обещает им быть счастливой,
грозит последним их быть союзом.
Она подобна несуетливым,
таким бездонным вечерним блюзам.
Любовь у юных – бокал с шампанским —
в виски ударит, глядишь, уж нету.
Заманит в дебри своим шаманством
и пустит нищим гулять по свету.
Любовь у зрелых, как чарка спирта.
Горит огнём он в крови кипучей.
Ведро с шампанским давно испито,
но чарка спирта верней и жгучей.
Блокадный хлеб
Шел первый год войны. Горящим шаром
до Ленинграда докатился он.
Земля тряслась под бомбовым ударом,
и даже небо издавало стон.
Грохочут взрывы: мины и снаряды,
и метроном отсчитывает пульс.
Горят, горят Бадаевские склады,
и черный голод – он страшнее пуль.
Без пищи город – не жилец. Немыслим!
Мука горела, и горели с ней
в тисках блокадных ленинградцев жизни —
3000 тонн и тысячи людей.
Мороз и голод – нет беды страшнее,
когда дошло до минус тридцати,
и губы, даже в комнате, немея,
не могут пару слов произнести.
В такой декабрь – мучительный, суровый,
была и радость с болью пополам —
чернушка со жмыхом, с корой сосновой —
125 святых блокадных грамм.
Но тонкой нитью, словно пуповина,
по льду