– Да кто ж с тобой так-то, милый? – вполголоса проговорила Клавдия Ивановна. – Поди-ка сюда. – Она осторожно взяла его в руки и, выпрямившись, прижала к груди.
Щенок лизнул её руку.
– Надо же, нелюдь какая, – продолжала возмущаться женщина. – Совесть всю потеряли, изверги.
Клавдия Ивановна простояла так ещё минут пять, пытаясь сообразить, что же ей теперь делать с этим беднягой. Старая она уже, сил с каждым годом, а теперь уж и с каждым месяцем становилось всё меньше. Сколько протянет она ещё в этом мире? Лет пять от силы. И если приютить теперь щенка у себя в доме, то потом, когда не будет её, на кого останется животина? Говорили ей, и не раз, что шестьдесят семь – это ещё совсем не старость, что в такие-то годы многие только жить начинают по-настоящему. Может, для кого-то это было и так. Но с её больным сердцем и с тяжёлыми годами труда за плечами старость пришла раньше, чем она её ожидала.
Деревня, в которой прожила Клавдия Ивановна всю свою жизнь, приходила в упадок, как и многие, похожие на неё. Из старожилов осталось только три человека – она, через улицу напротив бывшая учительница Любовь Петровна да дед Архип, но тому было почти восемьдесят, он пару лет как не узнавал почти никого, а только с утра до вечера сидел на лавочке и смолил вонючие самокрутки. Бо́льшая часть знакомых год за годом уходили на небеса или переезжали в город к своим детям. А молодежь, что перестраивала дома под дачи, сделана была из другого теста. Многие приезжали со своими собаками, злющими и породистыми, а местных псов, брошенных разбегающимся населением, не жаловали и часто по осени вызывали службу по отлову бездомных животных, а та никогда особо не церемонилась, так что не известно, чем заканчивалась жизнь тех бедолаг, которых им удалось отловить и посадить в клетку. Вот не станет Клавдии Ивановны, и Рыжика этого могут посадить в клетку и увезти неизвестно куда. Как-то между размышлениями, она и не заметила, как дала ему имя. Ну надо же. Рыжик. Теперь уж, как ни крути, она за него в ответе. Не заворачивать же обратно в пакет. Да и желающих приютить щенка у себя вряд ли в деревне сейчас найдёшь. На улице во всю начинал таять снег. Конец марта. Дороги развезло, до начала огородного и шашлычного сезона ещё долго. Нет почти никого в целой округе. Даже непонятно, по чьему распоряжению поставили тут контейнер для мусора, больше похожий на кузов какого-нибудь самосвала. Мусоровоз посещал деревню три раза за лето и один раз по весне, когда проезжей становилась дорога.
– Ну и ничего, Рыжик, – вслух подытожила свои мысли женщина. – Как-нибудь проживём. А там уж что бог даст.
И Клавдия Ивановна пошагала домой.
Дома она прежде всего покормила щенка тем, что нашлось из готового. Налила молока. Тот похлебал и поел с аппетитом. Начал потихоньку вставать на лапы и слегка повиливать хвостиком. На печи женщина сготовила ещё еды, нагрела воды и искупала кутёнка. Обернула в толстое махровое полотенце и вместе с ним забралась на печь. Устала сильно из-за переживаний и из-за всей этой суеты.
Проснулась она через час, и первым, что увидела перед глазами, была улыбающаяся мордочка Рыжика. Он глядел на неё совсем как человек, высунув из полотенца мордочку и передние лапы.
– Согрелся? – улыбнулась ему Клавдия Ивановна. – Пойдём придумаем тебе твоё новое место. Там и будешь теперь спать.
И женщина снова засуетилась. Даже сил как-то прибавилось, и голова стала яснее. Теперь было о ком заботиться, было, что планировать на несколько дней вперёд. А то уж два года как вечера́ её текли похожими друг на друга, так что не только дни недели стала путать Клавдия, но иногда и не сразу вспоминала, какой нынче за окном месяц.
Как раз два года назад умерла самая близкая её подруга, с которой она общалась особенно тесно. А потом сын с дочерью, жившие теперь на юге у моря, поставили ей ультиматум – либо она переезжает наконец к ним, либо не обещают они, что смогут хотя бы раз в году навещать маму в деревне. Работы у них много – так они сказали. У дочери родился третий внук (двое старших поступили уже в институт), а сын совсем недавно развёлся и погряз в судебных тяжбах, добиваясь от молодой бывшей супруги (уже второй по счёту) разрешения оставить их ребёнка с ним. Разумеется, Клавдия не могла уехать из деревни. Здесь она родилась, здесь провела голодное детство военных лет, здесь вместе с мамой десять лет ждала возвращения пропавшего без вести на фронте отца. Так и не дождались они. Мама, смирившись с тем, что муж никогда не вернётся, как-то быстро увяла и умерла, оставив шестнадцатилетнюю Клавдию один на один с нелёгкой послевоенной жизнью. Ей пришлось бросить школу, устроиться дояркой в колхоз и тянуть хозяйство. И она выдюжила. Многие из подруг уезжали из деревни под видом поступления в училище. И никто из них обратно не возвращался. Её тоже уговаривали уехать, прядильщицы и ткачихи требовались везде. Председатель колхоза хоть и неохотно, но отпускал из деревни. Часто приезжали со всей страны агитаторы. С