Мать химика. Лейла Элораби Салем

инувшейся на многие дали степи, меж пологих белых сопок, по узкой, почти невидимой случайному путнику тропе брёл длинной цепочкой купеческий караван. Большие лохматые двугорбые верблюды прикрывали глаза от летящих хлопьев снега, недовольно мотали головами, желая в эту непогоду скинуть на земь тяжелые мешки с поклажей и всем тем добром, что так дорого досталось в чужом незнакомом крае. Подле верблюдов, понуро опустив головы, брели измученные дальней дорогой лошади, они уже не рвали удила, не вытягивали шеи вперед, а просто медленно переставляли длинные ноги, осторожно ступая на неровную, испещеренную кочками поверхность. Всадники ехали молча, в душе разделяя уставшее ожидание животных. Среди них – и в то же время обособленно, уверенно держа путь, скакали туркмены-проводники в черных бараньих шапках, закутанные от снега чекменями из верблюжьей шерсти, они то и дело вглядывались вдаль и, свистнув, трогались дальше. Русские купцы – рослые, бородатые, в дорогих мехах, с опаской окидывали взором степь, страх за свою жизнь подчас подступал к горлу и жаркое пламя разливалось по нутру, отчего руки, крепко сжимающие поводья, начинали дрожать. Сколько дней, сколько путей было преодолено за то долгое время торговых странствий, и как часто им приходилось, рискуя не только товаром, но и жизнями, отбиваться от диких разбойников и грабителей караванов, и если бы не туркмены, готовые за вознаграждение указать безопасный путь, то купцы давно бы остались лежать в чужом, злополучном крае.

      Главный купец – Сухов Тимофей Яковлевич, дородный, степенный, то и дело оглядывал свой караван, в душе ликуя за удачное окончание дела: почти год назад он покинул родной город в холодной Сибири и отправился пытать счастье-удачу в богатую Персию, раскинувшуюся под благодатным теплым солнцем. Купцы привезли на чужбину мёд, воск, пушнину, лён, а ныне идут обратно, неся диковинное добро в родной Тобольск.

      Согреваясь воспоминаниями о Персии с ее сладкими финиками и пряностями и мечтая о милом, дорогом сердцу доме, где его ожидают жена, дети и престарелые родители, Тимофей Яковлевич, еще плотнее закутавшись в шубу, искоса глянул на проводников, выругался про себя; ему не по нраву пришлась вольность туркмен и опасение за караван вновь охватило его. Туркмены с горящими черными глазами на смуглых скуластых лицах оборачивались на купцов, что-то выкрикивая между собой, и по сему было ясно, что служба проводников им не по нраву, и если бы не щедрая оплата, то они сами бы давно расправились с купцами.

      К Тимофею Яковлевичу подъехал молодой юноша-купец, впервые отправившийся в далекий путь, устало вздохнув, спросил:

      – Тимофей Яковлевич, когда будет привал? Кони еле-еле плетутся, того гляди и издохнут. Как тогда, а?

      Дородный купец попервой ничего не ответил: ему и самому мечталось как можно скорее остановиться где-нибудь, поесть и выспаться, тем более, что непогода только усиливалась. Сдвинув меховую шапку на затылок, он привстал на стремени, крикнул купцу-переводчику:

      – Эй, Михайлович, узнай, когда привал?

      Тот свистнул, обратив на себя внимание, и что-то проговорил по-туркменски. Туркмены долго о чем-то спорили, махали в сторону дальних, покрытых снегом сопок, переводчик обернулся к купцам, перевел:

      – Туркмены сказали, что необходимо как можно скорее перебраться вон через те холмы, а там, в низине, мы отдохнем и дадим отдыху коням и верблюдам.

      – Но почему там, а не здесь? – недовольно пробурчал Тимофей Яковлевич. – Лошади того гляди и упадут.

      – Здесь нельзя, здесь опасно. Долина эта – гиблое место, это прибежище злых духов-дэвов.

      – Тьфу ты! – выругался Сухов, но все же осенил себя крестным знаменем, за ним последовали остальные.

      Купцы приметили, как один из проводников отделился ото всех и, подстегнув коня, помчался в сторону сопок – должно быть, проверить – не опасен ли путь? Его не было какое-то время и это начинало настораживать: всякое может статься в этом диком безлюдном краю – будь то грабители или воины какого бека; во всяком случае, успокаивал в душе самого себя Тимофей Яковлевич, у него за пазухой припрятана купеческая грамота – то истинная защита при заставах и досмотрах, ибо жизнь и путь купца неприкасаемы по закону.

      Туркмен, что уходил на разведку, птицей вылетел из-за сопки, махая бараньей шапкой, на разгоряченном лице широко раскрыты глаза. Караван остановился, все невольно приготовились к самому худшему, туркмены вытащили из ножен острые изогнутые кинжалы, в любой миг готовые устремиться на врага.

      – Хаз догруси, бэрик гелин! Олерде адам.

      Тимофей Яковлевич повернулся к переводчику, вопросительно посмотрел, тот, поняв все, перевел:

      – Он сказал, чтобы мы шли скорее туда, откуда он пришел, там какой-то человек.

      – Какой-то человек… – задумчиво произнес Сухов и тут же добавил, – но как и зачем человек очутился в этих краях, в такую погоду?

      Дальнейший разговор был без надобности, подстегнув лошадей, что из последних сил взобрались на сопку, купцы приметили лежащего без сознания человека. Обступив его со всех сторон, они внимательно его осмотрели,