Жанна была рядом.
– Сладкий мой, я так тебя люблю.
– Мы все тебя любим. Сюзи, любовь моя, иди к нам.
Сюзи молчала.
– Такой чудный вечер, Сюзи.
Он так дивно улыбался. Сюзи смотрела на него. Смотрела на Жанну. Так юна, так прекрасна. Она подошла к ним.
– Жанна, ты действительно красива. Я рада за вас.
– Девочки, сестринский поцелуй! Я так вас люблю.
Сюзи приникла к губам.
Вечер шел к концу. Близилась ночь.
Жизнь в неудобной позе
– А один вот так вот пришел на работу, и сказал, что больше работать не будет.
– Ну сказал и сказал.
– А потом пошел в магазин и купил себе самурайский меч…
– Катану, ага. И что?
– А ничего. Мы к нему зашли в гости через неделю, а он садится под своим плазменным телеком. На коленях, значит, меч этот. По ящику – «Андрей Рублев». В руках у него эти вот палочки для суши.
– Хаси.
– Они так называются?
– Ага.
– О как. Так он этими палочками сидит и что-то себе выстукивает. Говорит, записывает саундтрек. В общем, послушали мы и ушли. Он так жил-жил вроде, я ему звоню – на работу он и не думал устраиваться. Сидит себе, деньги кончаются, ус не дуется и черт с ним. Оброс, кстати, шо песдец. Да, так вот, месяца через три, деньги у него закончились совсем. Он сидит, понимаешь, во всей этой роскоши-плазма, мебель, гардины за тридцать штук. Жрать нечего. На последнюю тысячу накупил сигарет, пива и жетоны на метро. И стал ждать смерти. Натурально вот так вот. Я прихожу, а он мне: «Настоебало все, Саша. Иди на хрен отсюда». И тут к нему Оля повадилась ходить.
– Да ладно.
– Я серьезно. Так более того. Едет к нему эта фигурка, личико в гости, а в руках у нее плетеная сумка. А в сумке кастрюля. А в кастрюле блядь БОРЩ.
– Улет.
– Сам охренел. Ну, само собой, дело борщом не ограничилось. Она так сходила к нему раз, второй, да так и осталась.
– Живет у него?
– Да. И работает за него, а он сидит себе, саундтрек пишет. Она ему с посиделок палочки притаскивает. Плачет каждый день. Жалеет.
– Нда. Ну ничего так история. Только к чему рассказал? Мы о рыбалке говорили, не?
– Ну да, о рыбалке… Забудь. Вот ты мне лучше скажи-мы с тобой, два взрослых незакомплексованных человека, так?
– Без пизды.
– Воот. И если я, допустим, хочу посрать, я тебе скажу: «Хочу посрать». И пойду. Нормально ведь?
– Нормально.
– Так почему никто тебе никогда не скажет: «Чувак, посиди тут, я пойду подрочу.» Это что, хуже, чем срать? Менее естественно?
– Ну, блин. Я хрен его…
– А я, между прочим, подрочить хочу.
– Так иди, че.
– Да нет уж, спасибо.
Здравствуй, солнце!
В гостиной домика-музея стоял стол, стул с подлокотниками и небольшой диван. На стене висел портрет поэта, который когда-то жил здесь. Лицо его было похоже на комод, полный ненужной одежды. Под портретом, в соответствии с завещанием, висела золоченая