Белая важенка. Воля Липецкая

их попались под руку, заторопилась следом из яранги, да только спину отъезжающего сына и увидела.

      –Ле-е-етке, сынок! Рукави-и-ицы-то забыл! – прокричала Ичкай, но ветер подхватил слова, смял и развеял снежной вьюжной порошей.

      Летке слышал окрик матери, но даже не обернулся, не помахал, лишь поморщился: “Совсем никакой жизни нет. Мне уже столько зим, что пальцы на четырех руках не сосчитаешь, а они все нянчатся”.

      Скорей бы поставить свою ярангу. Скорей бы обзавестись женой и стадом.

      – Э-эй-эй! Тагам! – весело прикрикнул Летке, остолом, длинным тонким шестом, подгоняя первых собак в упряжке, стоя на подножке саней за рулевой дугой. – Вперед, Чии! Айну!

      И собаки рванули во всю прыть по белому простору до самой Медвежьей сопки, что была не так уж и далеко. Там на днях русские видели какую-то невидаль.

      – Летке, эти руски мне по секрету сказали, – доверительно поведал ему вчера богач Аниихвай, специально ради этого приехав в становище старого Алыэке, отца Летке, – чудной кэюкэй ходит в том месте. Маленький. Весь белый, как снег, только глаза черные, как уголь. Мех длинный, пушистый, шелковый. Не похож на обычных наших оленей. Редкий.

      Аниихвай – хозяин большого оленьего стада по соседству и глава своего рода. С таким породниться – век горя не знать. Всегда сыт и в тепле будешь. Всегда с оленями.

      В прошлом году Алыэке просил Аниихвая выдать за своего Летке дочь, но тот отказал.

      – Я отработаю, Аниихвай, – стал уговаривать Алыэке, – я еще могу пасти большое стадо, ты меня знаешь.

      – Я тебе отказываю, Алыэке, не потому что не знаю тебя. Я-то тебя как раз знаю. Ты за своего сына и к черту в петлю,– ответил Аниихвай, – но я не хочу, чтобы ты отрабатывал невестку за него. Пусть Летке сам заслужит.

      И вот вдруг Аниихвай соизволил приехать. Старики сразу всполошились, выбежали встречать, позвали внутрь.

      Аниихвай зашел в тесную душную ярангу, но не захотел присесть на старые облезлые оленьи шкуры. Только махнул Летке головой, мол, “выйди, поговорим”. Вот тогда и рассказал про чудного белого олененка, которого видели русские.

      – Руски поймать не смогли, – щурился весело Аниихвай, – шустрый олененок. Быстрый. А руски очень медленные. Хорошо, что убивать не стали, а мне сказали.– Он оглядел поношенную кухлянку молодого собеседника, ухмыльнулся. – Вот что, Летке, ты охотник хороший и парень толковый. Поймаешь кэюкэя, приведешь мне, отдам за тебя Оккин.

      Оккин налилась за пятнадцать зим как полная луна, так бы и отловил, как важенку, да и припрятал в своей яранге. Тело полное, добротное. Лицо широкое, плоское. А уж какое круглое да красное, любо-дорого. Глаза узкие, а косы длинные и черные, что вороново крыло. Настоящая красавица!

      Нравилась Летке Оккин и заливистым смехом, и споростью работы. Да что скрывать, и приданым, что за неё пообещал отец.

      – Вот столько важенок даю, – показал пальцы на обеих руках Аниихвай, – и трех самцов! И еще оленью упряжку.

      Потом вздохнул и добавил:

      – И ярангу помогу поставить летом. Шкурами свежими накрою, подкопил. Пока же с нами поживешь.

      – Десять важенок – мало, – смело стал спорить Летке, – ты, Аниихвай, белого олененка русским продашь? За сколько?

      – Ты сначала поймай того олененка, пустомеля, потом торгуйся, – отрезал Аниихвай, оглядывая совсем прохудившуюся ярангу Летке.

      Что не говори, а поправить ее бы не мешало: закоптились верхние шкуры, совсем облезли. И тут, и там – везде заплата на заплате. Если бы не этот нужный олененок, то ни за что бы ни отдал богач свою Оккин за бедного Летке.

      – Чии! Айну! Стой! – прикрикнул на собак Летке, остолом стукнул по связке шлеек и сани остановились у приметного большого оврага Медвежьей сопки. Там можно было укрыть всю упряжку. – Будет вам охота! Будет вам белый олененок. Будет мне Оккин и своя яранга.

      ***

      Ту олениху Летке увидел не сразу. Сначала чуткое ухо уловило похрустывание наста под снегом, а потом среди белого полотнища под линией горизонта заприметил он еле заметное шевеление.

      Летке плотнее прилег к сугробу, медленно подложил под подбородок край шапки, замер. Пригляделся.

      Не олененок то был, а маленькая, плотная важенка-двухлетка. Абсолютно белая, без единого пятнышка, с длинной и пушистой шерстью. Копытами переступала на тонком льду, продавливала его сквозь порошу и аккуратно лакомилась ягелем.

      Ветер обдувал морду оленихи, а потом уже нес мелкие снежинки в сторону Летке. Не видела человека важенка, не чуяла.