К утру метель не улеглась. Дул пронизывающий западный ветер, и хотя термометр показывал всего пять градусов мороза, из-за ветра казалось гораздо холоднее. На кладбище не было ни души, только у одной могильной плиты стояли четыре человека, один из которых был работником кладбища. Трое других – две женщины и закутанный, как маленький космонавт, ребенок – пришли проводить в последний путь ту, чью фотографию на эмали младшая из двух женщин вот уже несколько минут пыталась приладить к плите, на которой крупными золотыми буквами ранее было выбито мужское имя и годы жизни – 1928–1982.
– Не выходит, – жалобно произнесла женщина, безуспешно пытавшаяся приклеить фотографию. Она положила ее на бордюр и стала отогревать покрасневшие от холода руки своим дыханием.
– И не выйдет, – со знанием дела отреагировал работник кладбища, мужик лет сорока, абсолютно трезвый, что уже само по себе удивительно. Он копал неглубокую ямку, в которую, судя по всему, предполагалось опустить деревянную урну с прахом, стоявшую у оградки.
– Надо фотку на цемент посадить, – продолжал он. – Тогда, может, несколько лет продержится. Да и цемент в нашем сыром климате нужно постоянно менять, а вы на «Момент» приклеиваете, это ж смех один, по морозу-то!
Женщина постарше, к ногам которой жался замерзший ребенок, стояла молча и безучастно.
– Ты бы поплакала, – мягко кладя сухонькую руку ей на плечо, произнесла младшая. – В крематории ни слезинки не проронила, и сейчас вот…
– А чего зря плакать? – равнодушно отозвалась та. – Не хотела бы я дожить до того времени, когда она вовсе человеческий облик потеряет: и так из дома все вынесла на продажу! Мне детские вещи, сама знаешь, у соседей прятать приходилось, чтобы ребенка голым не оставить… Нет у меня слез для нее!
Работник кладбища взял урну и аккуратно поместил ее в яму.
– Ну, что, засыпаем? – спросил он.
Старшая кивнула, младшая залилась слезами, словно плакала за двоих. Закидав яму мерзлой землей, мужик поднял фотографию на эмали с бордюра и пригляделся внимательно.
– Красивая девка была, – отметил он. – Глазищи-то какие!
Борясь с дующим в лицо ветром, маленькая процессия медленно двинулась к выходу. Метель продолжала бушевать, занося место, где только что захоронили урну, и через десять минут никто уже не смог бы определить, что в этот день кладбище посещали люди: следы их исчезли под белым пушистым покровом.
Он посмотрел на нож в своей руке, словно не веря в случившееся. Но факт оставался фактом: он только что вытащил окровавленное лезвие из спины человека, который на короткое время заменил ему отца. Зачем он вообще его вытащил? Это оказалось нелегко: тело почти окоченело, и пришлось упереться ногами в тяжелые ножки стола, чтобы вырвать его из одеревеневших тканей. Нож выскользнул из рук и со звоном упал на деревянный пол. Постепенно стала возвращаться возможность здраво рассуждать: если его здесь обнаружат, он немедленно окажется в камере, а этого нельзя допустить – он и так слишком много времени провел в тюрьме и не собирался повторять опыт. Конечно, много ему не дадут, он ведь несовершеннолетний, но и вряд ли отпустят на все четыре стороны при таком раскладе! Он с ужасом представил, что его могут вернуть обратно, к матери, и от этой мысли принялся дрожать, как будто только что вылез из ледяной воды. Нет, его голыми руками не возьмешь, лучше он, как дикий зверь, станет жить в лесу, чем вернется туда, откуда с таким трудом сбежал!
Он бросился в спальню и стал лихорадочно собирать вещи. Ни одна из них ему не принадлежала – все подарены покойником. Затолкав в холщовый мешок одежду и все, что могло пригодиться в длительном походе, он уже собирался покинуть дом, но вдруг вспомнил о самом главном: бабки! Он выскочил в сени и порылся в поленнице, где старик хранил деньги – несколько купюр по сто рублей, десять – по тысяче. Небогатый улов, но и на том спасибо. Затем он вернулся в комнату, чтобы одеться и прихватить свой узел.
В дверях оглянулся в последний раз: тело, разумеется, оставалось в том же положении, а окровавленный нож по-прежнему валялся у ног покойника. На мгновение слезы подступили к горлу, но он не позволил себе заплакать: что сделано, то сделано, и пути назад нет. Захлопнув дверь, он вышел в метель, которая сбивала с ног, но и укрывала от любопытных глаз. Да, нынешняя непогода ему только на руку!
Татьяна отложила щетку, которой безуспешно пыталась пригладить непослушные пряди, торчащие в разные стороны: что бы она ни делала, какими бы средствами ни пользовалась, ее тонкие и жирные волосы выглядели одинаково – так, словно нуждались в мытье. А ведь она моет голову каждый день! Эти рекламные ролики, провозглашающие,