– А если очень и очень и очень…
– Или с твой большой палец.
Сидеть в темноте было хорошо. И как-то по-другому. Не когда устают глаза, не когда устал сам от себя и хочешь пропасть в темноте между тумбочкой и кроватью, не когда убегаешь от призраков, волоча узкую полоску света из ванной, и ныряешь с головой в одеяло. Не тогда. Мы и не прятались – казалось, в этой темноте мы стали еще более заметны, более уязвимы и более доступны тому, что мне сформулировать не давалось. Это было как сложить оружие, не видя перед собой соперника. Как достать калашников из кармана и выложить перед кем-то на стол. Добровольно сдаться в плен и все-все-все. Темнота удивительная штука. Если долго в ней просидеть, можно за мгновение стать другим человеком, а потом выйти на свет и не узнать себя в зеркале.
– Как думаешь, он сейчас смотрит на нас?
Она опять зашуршала. Я поймала ее за прядь волос – наверное думала, что куда-то от меня денется. Ищи ее потом по всему свету.
– Потом спросим. Но телефон ему все-таки надо купить. Вдруг запланирует конец света? Тогда мы узнаем об этом первыми.
– А надо ли?
– Что?
– Надо ли нам об этом знать?
– Ну как же? Нам надо успеть найти свои лестницы.
– А когда мы их найдем, мы что, больше не увидимся?
– Не знаю. А ты хотела бы?
– А ты?
Вместо ответа она нашла мою руку. Я пожала ее руку в ответ, во второй держа прядь ее волос. Она, наверное, как всегда не заметила. Неужели потому, что это становилось чем-то привычным? Как иметь два глаза, две ноги или две руки? Я это почти понимала. Казалось, что теперь я понимала о ней чуть больше.
– В моем ретрофутуризме точно не будет сэндвичей с луком и огурцом.
Я подумала, что в нем, скорее, не будет меня, а не каких-то там сэндвичей.
– А в моем комаров и твоей рассады.
– Чем тебе рассада-то помешала?
– Захламляет кухню. Тарелку и то негде поставить.
– Тогда ставь их где хочешь у себя в комнате. В чем проблема? Можешь хоть с ног до головы ими обставиться. Я тебе слова поперек не скажу.
– Ладно.
Мы помолчали. Мне показалось, что бог за нами точно смотрел. А потом подумала – а почему именно за нами? Почему Остап, и в конце концов, художница и сапожник, который каждую ночь лез к ней в окно? Почему музыкальный класс, а не какой-нибудь математики или географии? Почему Чайковский, а не Мусоргский? Почему именно эти люди, а не какие-нибудь другие? Я подумала, что слово почему самое распространенное в мире. За исключением я, ты и мы. Эти слова уж точно были у каждого. У меня в том числе. Пока о других я могла только догадываться, об этих я знала на все сто, как люди знают о том, что где-то в облаках сидит бог. Только они, пожалуй, неправы. Все же наш бог сидит в лодке.
– А у птиц, получается, нет принципов.
– С чего ты это взяла?
– Кузнечиков то они едят. И падаль всякую.
– Тебе не все равно?
– Нет,