– Упаси Бог! – прошептала баба.
Купец опять начал зевать. Думал, думал, о чем бы спросить бабу, и наконец разрешился вопросом:
– Не бьет тебя муж-то?
– Нет, Бог милует.
Разговор с бабой иссяк. Купец присел к господину с газетой.
– Что, ваше благородие, насчет англичан-то пишут? – спросил он. – Правда ли говорят, что они у турки все хмельные острова забрали?
– Какие хмельные?
– А разные, где это самое елисейское вино делают. Теперича Кипр, Мадеру-остров, Херес, Коньяк-остров. «Ты, – говорит, – турка, малодушеством насчет вина не занимаешься! Так на что тебе хмельные острова?» И Ром-Яманский, сказывают, флотом окружили и бомбардируют; на Портвейн рекогносцировку делают. Правда это?
– Нет, неправда. Таких островов, как Коньяк и Ром, даже и не существует, – отрезал читающий господин и уткнул нос в газету.
– Ну вот! Толкуй слепой с подлекарем! Не существует! – протянул купец. – Давно уж я не читал газет-то, – продолжал он. – Да неинтересно и пишут ноне. Прежде, бывало, заглянешь в газету, и сейчас тебе такой суприс, что на таких тонях поймали осетра в двенадцать пудов; в таком-то месте женщина родила тройни. А теперь Бисмарк да Бисмарк – вот и все. Вы, господин, женатый или холостой?
– Да вам-то какое дело? Оставьте меня в покое! – огрызнулся читающий господин.
Купец опешил.
– А будто уж так тебе покой нужен? – сказал он. – Ну, Бог с тобой! Вишь, какой Иоанн Грозный выискался! Сиди, сиди, я трогать не буду!
Купец отвернулся, подышал на стекла и начал выводить по нем пальцем вавилоны.
После спектакля
В летнем помещении Приказчичьего клуба кончился спектакль. Давалась, между прочим, пьеса «Простушка и воспитанная», в которой особенный эффект произвел актер, плясавший вприсядку. «Дербалызнувшие» в антрактах купцы пришли в неописанный восторг и заставили повторить пляску два раза. Некоторые не могли прийти в себя от восторга и после спектакля и все еще время от времени восклицали: «Ах, волк его заешь, как ловко он эту самую дробь делал!» В особенности умилялась значительно подгулявшая компания, сидевшая на балконе и распивавшая шато-марго пополам с пятирублевым шипучим квасом. Тут была пара пожилых купцов, был один средних лет купец и один молодой. По фуражкам, надетым вместо шляп, и по пестрым «глухим» жилеткам можно было сейчас догадаться, что это приезжие. На диво постоянным посетителям клуба пробки «пятирублевого кваса» так и хлопали у них на столе. Было шумно. Кто-то из компании даже спрашивал:
– А что, ежели этой самой бутылкой шваркнуть вон в энту березу?
В это время через балкон прошел актер, плясавший вприсядку, и направился в буфет.
– Вон он! Вон он идет! – зашептали купцы и начали указывать пальцами.
– Уж и ловкач же, лягушка его заклюй! Сеня! Нельзя ли его к нашему шалашу приалтынить, чтоб он нам потом в отдельной комнате эту самую дробь сдействовал? – обратились они к молодому купцу.
– Да неловко, дяденька Парамон Захарыч. Тут