Как Ее имя, Паша не знал. И не знал даже, на каком факультете Она учится. Слыша по радио песню «Королева красоты», в исполнении Муслима Магомаева, Паша всегда представлял себе не абстрактную физиономию с обложки журнала, а Ее лицо. Влюбиться в Нее было бы так же глупо, как Сеньке ошибиться с выбором головного убора. Однако, встречая Ее случайно в институтском буфете, или в раздевалке, он всякий раз чувствовал, как у него перехватывает дыханье.
Однажды он встретил Ее в баре «Огонек», расположенном под крышей Речного вокзала, в сопровождении какого-то рыжего хлюста, тоже, видать, блатного, судя по прикиду. Сам Паша не был завсегдатаем злачного места студентов-речников, он оказался там случайно вместе с компанией своего старшего товарища, соседа, Романа Володина. «А она так живет», – подумал он тогда. Готов был поспорить, она не заметила его вовсе, как не замечала прежде. В отличие от ее знакомых, Паша ничем не выделялся в институтских стенах: ни одежкой, ни общественной активностью, ни достижениями в науках…
– Павелий! А ты чего не танцуешь?! – вдруг выдернул его из задумчивости, сверкнув орлиным взором, Григорий Царев, которого принесло течением туда, где Паша изображал из себя Прометея, торгующего на скале печенью.
– Я ничего не танцую. – Паша растянул улыбку шире, чем у обаятельного бандита Григория Царева. – Наши не пляшут.
Вечер, посвященный окончанию третьего курса, набирал силу. Народ в спортзале напоминал Паше закипающую в кастрюле воду. Сначала образуются отдельные «бульки» – кружки танцующих там и сям, их становилось все больше. Наконец, при первых аккордах забойной композиции, загремевшей из динамиков, срывает с места всех. «Кипит» весь зал!
Замороженным остается один лишь Паша Павельев. Ее он уже не видит за толпой, но это неважно. У него хватает поводов для развития комплекса неполноценности без того, чтобы еще зациклиться на Ней. В очередной раз Паша задает себе вопрос: что он здесь делает? Нет, не на дискотеке, а вообще – в этом институте? И в который раз формулирует для себя ответ, сначала в краткой форме, затем в развернутой.
Коротко ответ на вопрос, чем Паша Павельев занимается в Горьковском институте инженеров водного транспорта, звучит так: а хрен его знает!
При развернутом ответе на поставленный вопрос, никак не обойтись без упоминания о матери. Не какой-то матери, а его родной и любимой мамы. Ведь именно она с детства нацеливала его, точно ракету, на поступление в вуз. «Учись, – говорила мама, – иначе попадешь в пэтэу, туда, где одна шпана. Пьют, курят, ругаются матом!»
Поскольку курить и ругаться матом Паша умел с тех пор, как подружился в четвертом классе с Женькой Птичкиным – самой большой головной болью мамы, то описываемые мамой ужасы Пашу не сильно пугали. Однако в целом против высшего образования он ничего не имел.
Мама считала, что сын имеет склонность больше к гуманитарным наукам, нежели к техническим, ему же было все равно. Сосед, Рома Володин, тот решил попытать счастья в Водном, поскольку прежде в этом вузе конкурс был меньше, чем в иных, стало быть, легче поступить. Звезд с неба Рома не хватал, но тройки его были твердыми, как молоток в руках его отца, слесаря шестого разряда. И поступил! Когда, четырьмя годами позже, пришла очередь Паши делать выбор, он почему-то решил идти не по стопам своего отца, корреспондента газеты «Горьковский рабочий», состоящего, правда, с матерью Павла в разводе, а по пути соседа. Тем более, еще пара одноклассников тоже надумали подавать документы в ГИИВТ. Его как-то не смутило, что весь запас своего интереса к технике он исчерпал еще на стадии детских конструкторов.
В десятом, выпускном, классе, он стал больше времени уделять учебе. Занимался с репетитором по физике, математичка у них в классе и без того была зверь.
Мама, первой узнавшая, что по результатам экзаменов его зачислили, смеялась и плакала от счастья. Ее сын – студент! Паша тоже испытывал некоторое удовлетворение, особенно, от того, что получил отсрочку от армии, и можно с чистой совестью еще пять лет валять дурака.
Его друг, Женька Птичкин, в тот год, когда Паша поступил в институт, отправился воевать в Афганистан. В военкомате умели отделить боевых парней от маменькиных сынков.
Первый курс Павельев отучился, сказать прямо, без особого рвения. Летняя практика на заводе нагоняла на него страшную тоску. Он испытывал душевную муку, выполняя свою операцию на конвейере. Спасенье было в одном: задуматься о чем-то приятном, отвлечься от подползающего к нему по транспортерной ленте железа.
И дома, после работы, как назло, нечем было заняться. Все дворовые приятели разъехались по деревням да турбазам. Друзьями в институте он не обзавелся, помимо все тех же двоих одноклассников. Да и из них один вскоре отпал, обретя подружку из числа однокурсниц. Пашины же амурные истории выходили все какими-то бледными и незавершенными. Не то что, скажем, «Красное и черное» Стендаля, или Лермонтовский «Герой нашего времени». Правильно сказал Оскар Уайльд: «Жизнь – имитация искусства!»
Однажды от безделья Паша занялся уборкой в квартире, в процессе которой извлек стопку журналов из-под маминой кровати. Это был ее любимый «Советский экран».