Семейная легенда гласит, что случилось это чуть ли не в кузове трактора, слегка поддатый хозяин которого согласился подвезти мою маму от дачи до крохотной сельской больницы. Мама прохлаждалась в это время на даче не по причине собственного легкомыслия, как вы могли бы подумать. Дело объясняется проще – в это время она меня совершенно не ждала. Говорят, тогда врачи сознательно занижали сроки беременным, чтобы они позже положенного уходили в декрет и не роняли трудовые показатели своего коллектива. Может быть, это и правда, а, может быть, и нет, ведь в те времена про УЗИ еще никто не слышал, а значит, определить точно, когда ребенок родится, да и кстати, мальчик это будет или девочка, было невозможно. Секрет открывался только в день рождения, и это до сих пор кажется мне в чем-то логичным. «Ты давай, только в тракторе у меня не роди!», – угрожая или, наоборот, подбадривая, кричал, перекрывая шум мотора, тракторист маме, сидящей в кузове. Мама справилась, до роддома дотянули, я появился на свет. Хрущевская оттепель подходила к концу, впереди были два десятилетия одинаковой, размеренной, небогатой жизни в Советском Союзе, уютной, как дачное потертое одеяло, той жизни, которую с годами ты все чаще начинаешь называть про себя словом «счастье».
Сейчас, сидя на берегу океана, в городе, который непоправимо далек и от Рощино, и от маминой могилы, мокнущей под дождем и снегом вот уже почти сорок лет, я раз за разом перебираю выцветший набор воспоминаний, который услужливо подносят мне набегающие волны, будто по очереди достаю из коробочки и подношу к свету милые моему сердцу безделушки.
«Notre école est un beau bâtiment moderne au quatre étages» – «Наша школа – красивое современное здание в четырех этажах» сообщали мы друг другу на уроке французского языка. Это была правда. Здание действительно было довольно современным, стоящим на месте дома, в который в блокаду попала бомба, расколов его надвое. Школу отстраивали пленные немцы, покорно отрабатывавшие свою коллективную ответственность. Немцы были безобидными, притихшими, как все пленные мира. Из непобедимой стальной армады они вновь превратились в плотника Ганса, пекаря Фрица и парикмахера Юргена. Местные жители по доброму русскому сердцу не помнили зла и делились с ними горбушками хлеба и жидким супом. Юрген в ответ играл на губной гармошке, Ганс и Фриц хлебали суп, показывали большие пальцы и улыбались. Жизнь, ампутированная войной, как мотор трофейного Опеля, кашляя и дымя, кое-как завелась и, поначалу медленно, а потом все быстрее и быстрее двинулась прочь от большой беды. На фасаде новой школы поместили барельефы Пушкина, Толстого, и (ну как же без них) – Маркса, Энгельса и Ленина. Чуть пониже, во всю длину здания, была выбита ленинская цитата – «Учиться, учиться и учиться» – главное заклинание, которое, преследовало нас повсюду, в течение всех десяти школьных лет и однозначно указывало, чем же нам следует заниматься.
Каждый новый учебный год начинался с «линейки». В актовом зале по прямой линии (отсюда и название) выстраивались все классы – с первого по десятый, за спинами – учителя и родители. В хриплый микрофон докладывала директриса, затем по залу совершали символический круг дылда-выпускник с первоклассницей на плечах, неистово звенящей в колокольчик. (Эта парочка символизировала преемственность поколений). В продолжение ритуала из простуженных динамиков грохотал марш Преображенского полка, двери распахивались, и в зал торжественно вплывали трое школьников с пыльным знаменем пионерской дружины наперевес. Дружина носила имя чешского коммуниста Юлиуса Фучика, о котором нам не было известно ничего, кроме, пожалуй, книги с броским названием «Репортаж с петлей на шее», написанной им в нацистской тюрьме, да еще загадочной фразы, которую он однажды произнес: «Люди, будьте бдительны!». Что именно хотел этим сказать Юлиус – неизвестно. Может быть, он имел в виду, что вокруг тебя могут постоянно околачиваться враги, а, может, просто призывал следить в трамвае за своим кошельком, – сейчас установить это вряд ли возможно. Портрет Юлиуса украшал собой специальную «пионерскую комнату», образуя со знаменем и барабанами единую композицию, которой ты должен был каждый раз, входя, отдавать пионерский салют, будто сумасшедший, здоровающийся только с ему одному видимым призраком. Поговаривали, что ночью под Юлиусом проступали Сталинские погоны – чех был в спешке изображен поверх великого генералиссимуса, вскоре после того, как тот отдал Богу (или, скорее, дьяволу) душу, корчась на полу возле своего спартанского дивана. О Сталине, впрочем, в то время никто старался не вспоминать, как о неприятном жильце, который в свое время наводил ужас на всю квартиру, но теперь от него осталась только проеденная молью шинель в шкафу да резкий запах табака.
Казалось, что война кончилась очень давно. К майскому празднику на парад выходили вполне бодрые