Прямо на берегу не широкой, но довольно глубокой и полноводной речки, удачно скрытая от посторонних глаз в глубине небольшой заводи, дымила банька, призывно коптя низкое хмурое небо ароматным дымком. Немного правее и выше по берегу, надёжно укрывшись в зарослях гигантских лопухов, лежал, не шевелясь, ещё юный, но весьма развитый телом русоволосый паренёк. Рядом с ним, заранее заготовленный и в тайне, ночью, чтобы не дай боже не быть замеченным в процессе транспортировки, ждал своего часа загодя и не без труда доставленный сюда огромный валун. Паренёк осторожно отгонял со лба назойливых насекомых и иногда поглаживал тёмные бока камня, словно успокаивая не в меру горячего коня. Чтобы быть как можно более незаметным, даже обычная белая льняная рубаха была заменена на кожаный доспех, отчего молодой человек сильно потел и отдувался. Но, видимо, его терпение и труд того стоили.
Вдруг парнишка насторожился. Настал долгожданный момент. Дверь бани распахнулась, и наружу с радостным визгом выскочили трое совершенно обнажённых, распаренных девиц, примерно одного с парнем возраста, и, сделав несколько шагов по прилаженным к бане мосткам, попрыгали в речку, поднимая брызги и распугивая сонных карасей.
Молодой человек, сделав над собой явное волевое усилие, оторвался от завораживающего зрелища и потянулся к заранее установленному под камень рычагу. Благо силушки ему было не занимать. Одно движение – и валун, сминая лопухи и вызывая осыпь мелких камней с обрыва, ринулся вниз, к своей цели. Расчёт оказался точен, и, с громким треском ударив в закрытую дверь бани, камень замер, намертво заблокировав вход.
Девчушки, привлечённые грохотом, конечно же вылезли на мостки и, волей-неволей демонстрируя себя во всей красе, в нерешительности остановились перед входом в баню. Даже у всех троих вместе взятых не хватило бы сил, чтобы сдвинуть камень с места. А позвать кого-то на помощь они могли, разве что одевшись в лопухи. Молодой человек явно достиг своей цели.
Приподнявшись из своей засады, чтобы лучше всё видеть, он прыснул в кулак и в этот момент что-то тяжёлое обрушилось на его спину и затылок. У него потемнело в глазах, и картина прекрасных купальщиц сменилась понурой темнотой.
Очнулся он от резкого ощущения холода от воды, выплеснутой в лицо. Он шумно вздохнул и задёргался, в первый момент не понимая, что происходит. Все его движения были словно парализованы. Он затряс головой, смахивая с ресниц текущие струйки воды, мешающие смотреть, и в момент прояснения картины внезапно осознал всю плачевность своего положения.
Двигать конечностями он не мог, потому, что был привязан по рукам и ногам к двум столбам, вкопанным на месте проведения судилищ в центре посёлка. Это позорное место так и называлось – «столбище», и в обычное время селяне тщательно обходили его стороной. Но сейчас почти все жители деревни собрались на площади и, выстроившись полукругом, обсуждали грехи пойманного «злодия».
В то время, как главным обвинителем выступал местный кузнец – Дубыня-Коваль, человек в посёлке уважаемый и, что самое главное, отец девушек, за которыми так недальновидно подсматривал обвиняемый. Он приподнял парнишку за подбородок, едва скрытый ещё жиденькой растительностью, и, убедившись, что тот пришёл в себя, повернулся к собравшимся.
– Селяне! – обратился он к ним громким раскатистым басом, но едва различимые дрожащие нотки выдавали то ли его гнев, то ли всё-таки определённое волнение. – Вы меня знаете! Я худых дел не чиню и честной народ без надобности не обижаю!
По площади прошёлся одобрительный гул.
– Так и есть, Дубыня! – послышались голоса. – Спору тут нет.
– И терпения мне не занимать, – продолжал свою речь Дубыня, нахваливая свои достоинства. – Кто с огнём да металлом знается, тому без терпёжки никак нельзя!
И снова одобрительный гул послышался из толпы. Да кто ж в своём уме вообще стал бы ссориться с кузнецом!
– Многое было! И гвозди таскали из кузни, и курей гоняли, и яблоню поломали мне, огольцы. Всё прощал. Да что с них взять, отроки неразумные!
– Так и есть! Верно говоришь, Дубыня! – оратор продолжал собирать поддержку у населения.
– Но этот, – Дубыня не глядя ткнул пальцем в сторону обвиняемого, и в его тоне послышался металл. – Этот перешёл все дозволенные границы!
Над площадью повисла тишина. Конечно, люди уже, так или иначе, были в курсе обвинения, но, понятное дело, жаждали подробностей.
– Вы моих дочек знаете! Так скажу, не кривя душой: все как есть и умницы, и красавицы! Справные жинки будут каждому достойному жениху. А этот гад, – Дубыня вновь повторил свой красноречивый жест, – взялся позорить их! Подглядывать за ними удумал! Да ещё дверку у бани камнем подпёр, злодий! Чтоб лучше видно ему, собаке, было!
– Ишь чё придумал, бесстыдник! – послышался из толпы одинокий мужской возглас, в котором, однако, звучали и удивление и даже некоторая зависть чужой смекалке.
– Говорю вам, люди, прощать ему ныне нельзя! – приговор Дубыни звучал, как удары молота по его наковальне. – Не то он кажному доброму человеку в постель залезет!