ЛАЗАРЬ. Попытка вспомнить, каково это – быть мертвым, все равно, что воссоздание прошлой жизни или откапывание воспоминания из глубокого детства. Нет уверенности, что ты действительно помнишь, а что выдумываешь.
Фома сказал, что не мог я умереть по-настоящему. Что я каким-то образом имитировал свою смерть или обманывал себя. Или находился в коме. Но мои сестры не сомневались, что я умер. От меня пахло смертью. Может, хорошо от меня никогда не пахло, не знаю, но я привлекал мух. И теперь я иногда слышу, как жужжат мухи, хотя их нет и в помине. Не знаю, мог ли я слышать их жужжание мертвым или помню его из того времени, когда был кем-то еще.
Я был живым. Затем стал мертвым. Потом перестал им быть. Но где я был, когда не был жив? Кем я был? Был ли я кем-то? Был ли я когда-нибудь кем-то? Был я кем-то до того, как жил?
Я смутно помню что-то большое и темное, пролетающее мимо, похожее на летучих мышей. Ветер завывает в пещере. Листья кружат маленькими вихрями. В моем сне я продираюсь сквозь густую растительность и вижу свет, горящий в маленьком домике, окутанном темнотой. Я не знаю, помню я это или нет. Я могу это выдумывать. Думаю, немалая часть памяти – ложь. Или я просто думаю, что я мог все это выдумать, потому что не хочу, чтобы это оказалось реальным? Это было, когда я умирал? Или когда умер? Сейчас это реально? Потому что реальным это не чувствуется. Все равно, что через несколько лет возвращаешься в какое-то место, где жил ребенком. Оно чужое и знакомое одновременно. По ощущениям сон, который ты видел, когда был кем-то еще.
Сначала ты никто. Потом – кто-то. Снова никто. Теперь я опять кто-то. Но такое впечатление, словно я – кто-то, который на самом деле никто. Кто-то еще. Я – кто-то еще, им я раньше был, до того, как умер. Или до того, как жил, да только это не я. Я вхожу в большое темное здание, то ли храм, то ли театр, то ли гробница. Я вроде бы на сцене. Всматриваюсь в темноту и почти вспоминаю, кто я. Не Лазарь. Кто-то еще. Смерть – дворец разбитых зеркал.
Мои сестры спрашивают меня, видел ли я Бога, когда умер. Не знаю. Узнал бы я его, если бы увидел? Я думаю, это были летучие мыши. Что я знаю о Боге? Я думаю, это были летучие мыши. Фома говорит, любой, кто скажет тебе, будто знает что-то о Боге, лжец. Никто ничего не знает о человеческой душе, не знают даже, есть ли она. Загляни внутрь нас, и ты ничего не найдешь. Мудрость появляется из ничего. Потом туда же и возвращается.
Ребенком ты почти что вспоминаешь. Потом начинаешь забывать. Набиваешь голову все новым и новым, но продолжаешь забывать. В какой-то момент осознаешь, что забываешь больше, чем запоминаешь. Потом ты снова мертвый. Иногда ветер дует в моей голове. Откуда он берется, куда летит, я понятия не имею. Из другого места. Места, где я был другим никто. Места, где я никогда не существовал. Как теперь. Как это место. Грачи. Я думаю, это грачи. Я даже не знаю, кто такие грачи.
Это забвение, это место, где забывают, ничего определенного о нем не известно. И если ты знал, если мог вспомнить, то хотел забыть. Словно просыпаешься утром от дурного сна и надеешься, что сейчас это уйдет. Но даже самая малая толика информация, которой мы располагаем, в итоге навечно проглатывается раззявленной пастью абсолютного ничто. Чтобы понять это место, ты должен забыть Бог – аннигиляция всех мыслей. Бог – бесконечность, включающая все прочие бесконечности. Бог – мистическое ничто. Бог – это ничего.
Я никогда не прощу его за то, что он вернул меня в это место.
(Падающий на него свет меркнет и гаснет полностью).
2
«Саломея/Salome»
История, рассказанная Саломеей, отличается от канонической, но не противоречит ей. Скорее, дополняет.
Посвящается Татьяне Кот.
Один персонаж, САЛОМЕЯ, которая говорит с нами из круга света, окруженного темнотой.
(САЛОМЕЯ говорит с нами из круга света, окруженного темнотой).
САЛОМЕЯ. Меня выдали за моего дядю, потом за моего кузена. Это была их цель – точно знать, что мои дети будут идиотами. Но к счастью для меня, и для мира в целом, они оба уже мертвы. Моя мать также плод кровосмешения, а потому на грани безумия. Значения это не имеет. Когда я танцую, ничего значения не имеет. Все остальное просто не существует. Ирод сказал, что даст мне все, что я захочу, если я станцую для него, и я понятия не имела, что попросить, практически была ребенком, и при всей моей любви к танцам, ненавидела всех этих толстых и уродливых мужчин, рыгающих, пердящих и пускающих на меня слюни. Вот я и спросила у матери, что мне следует попросить. Может, права самой выбрать мужа? Выбрать собственную жизнь? И что ответила мне мать? Не дури. Попроси голову Иоанна Крестителя? Зачем моей матери потребовалась голова Иоанна Крестителя? Ваша догадка ни в чем не уступит моей. Рассудительность не входила в число сильных ее сторон. Возможно, причина состояла в том, что он осуждал склонность правящей семьи женить своих детей друг на дружке, потворствуя вырождению, которое вызывало кровосмешение. Я сказала ей, что не думаю, будто мне нужна голова какого-то старика. Что мне с ней делать? Посадить в саду