– Ты же сам понимаешь, что это необходимо сделать, – послышалось со двора. На территории перед домом стояла вытянутая деревянная беседка. Летом афганы часто там ужинали. Лариса стояла за высоким металлическим забором, где хорошо было слышно все, что происходило на другой стороне.
– Да я понимаю, но мне не нравится эта идея. Генрих – часть нашей общины.
Лариса узнала голос Гоги. Он руководил всей афганской диаспорой в общине, включая Генриха и его семью, которая занималась производством товара и транспортировкой его на территорию Великого Союза.
– Ему нельзя доверять. Однажды он уже предал нас.
– Тогда вышло случайно.
– Это он так сказал. У меня другое мнение. Да ты и сам все видишь. У тебя поля, цветы, люди, а у него только маленькая фабрика где-то в пустыне, да и та работает плохо. А сколько он претензий тебе предъявляет? Разве это справедливо? Синтезировать порошок мы сможем и без него, а если подумать, то даже здесь завод построим. Я сам помогу. Просто подумай, зачем кормить бесполезные рты?
– Мы с самого начала работаем с Генрихом. Он занимается поставками…
– С поставками проблем не будет. Как ты не видишь, что он прогибает всех под себя. Протаскивает своих людей. Оглянуться не успеешь, как в общине будут только друзья Генриха. А потом он и у тебя власть отнимет. И нас всех прогонит. Недаром же он своего дилера завел. Продает все по дешевке, только рынок портят.
– О ком ты говоришь?
– Рыжая, эта стерва, наркоманка.
– Лариса, что ли? Ой, да не смеши, она так… – Гога отмахнулся и скорчил лицо, будто его перекосило от омерзения.
– Скоро ты сам все увидишь. Он подминает бизнес под себя. Дилеров у него станет больше, а ты будешь ему не нужен.
– Дай мне время подумать…
Лариса слушала их разговор практически не дыша, так что стук собственного сердца заглушал едва доносившиеся голоса. Но в тот момент, когда она решила, что ее никто не видит, в забор с внутренней стороны врезалось что-то тяжелое. Раздался громкий лай, который мигом взбудоражил Ларису. Собаки рычали и рыли землю. Под забором показалась оскаленная зубастая пасть. Разговор прервался. Лариса отскочила от забора и побежала. Она старалась бежать тихо, но быстро, надеясь, что так ее не поймают. Все улицы в общине тянулись параллельно друг другу, как в обычной деревне, они выходили на главную дорогу, которая их объединяла. Лариса выбежала на дорогу, свернула на другую улицу и спряталась в небольшом проеме между заборами соседних участков, прижавшись спиной к невысокому бетонному столбу. Собак выпустили наружу. Они выбежали на центральную магистраль и принюхивались к земле. За ними шел высокий мужчина в черном костюме и рубашке с красными манжетами, застегнутой на три нижние пуговицы. Собаки завернули на улицу, где пряталась Лариса. Она зажала рот ладонью, сердце бешено колотилось. Живот скрутило. У Ларисы всегда болел живот от волнения. Одна из овчарок шла вдоль забора и подобралась к углу, за которым скрывалась Лариса. Но в тот момент, когда собака уже намылилась завернуть к ней, мужчина в черном пронзительно свистнул, подозвав ее обратно к дому. Лариса с трудом выдохнула и еще долго стояла на месте, прежде чем заставила себя выйти из укрытия. Тело не слушалось, колени тряслись. Она хотела быстрее скрыться из виду, тихо шагала по краю дороги. В окне одного из домов внезапно включился свет. Лариса инстинктивно подняла взгляд и увидела силуэт мужчины. Она отвернулась, взяла себя в руки и ушла.
Глава 2
Москва. Наше время
Клоун смотрел на Яна искоса. Глаза-бусинки, чуть меньше носа, под которым красуются маленькие усы а-ля Адольф Гитлер. Одно ухо оттопырено, второе прикрыто пышным афро. Персонаж, случайно размазанный грязью на полу, злобно смотрел снизу-вверх. Поезд скользил по рельсам, разрывая теплый весенний воздух. Полупустые вагоны освещались новыми лампами. Люди сидели, уткнувшись в телефоны, словно бежали от уныния своей жизни в электронную нирвану социальных сетей. Ян стер физиономию клоуна подошвой и задумчиво посмотрел в окно. За последнюю неделю в его жизни случилось больше событий, чем за все прошедшие двадцать три года. Он морально умер в тот момент, когда доктор огласил диагноз. В первые минуты даже не верилось, что это происходит с ним. Он смотрел на проносящиеся мимо деревья и вспоминал, как они с мамой вышли из больницы. Она молча взяла его под локоть, держа в другой руке большую оранжевую сумку, с которой ходила уже двадцать лет и никогда с ней не расставалась. Сумка рвалась несколько раз, но мама всегда ее зашивала и ни за что не хотела выбрасывать. А Ян, наоборот, мечтал избавиться от этой уродской сумки, символизирующей в его понимании бедность и полную безнадегу, от которой он всеми силами пытался сбежать. Мама выглядела абсолютно здоровой. Ян собирал свои вещи, но его не покидало чувство вины. Он думал, что бросает ее и больше никогда не увидит.
На следующее утро, после оглашения диагноза, Ян долго не мог встать с постели. Тело, как огромный мешок с потрохами, лежало без сил и желания начать новый день. В такие минуты ему хотелось уткнуться в подушку и рыдать. А мама, напротив,