Вышел вечор на брег бурного моря. Средь замшелых скал, под дикие крики чаек, буревестников и пингвинов, устремил я взор на золотистые облака и штормящую даль. Прекрасная дева волновала мое возбужденное воображение. Ее дивный образ подобно альбатросу метался предо мною. И вот! Чу! Выхватив орлиное перо, я принялся записывать чудные строки, что сами собою просились в альбом. Вот они:
Когда бы девы волоокой
Я осязать изгибы смог,
Сраженный искренне, глубоко,
Я б тотчас, верно, занемог.
В тоске как тетерев токуя,
И так я грезами томим
О шоколадном поцелуе…
Красавица, позволь, я буду
Надежды полон без причин!
Едва лишь последняя буква легла на бумагу, как грянул гром, и с небес на скалы обрушился ужасающий ливень! Робкие пингвины бросились в щели, а один буревестник стал пробираться под мой сюртук! Чуть не склевал альбом со стихами о прекрасной даме, пернатый паразит. Отбившись от бури и птиц, я вернулся в родные пенаты, под сень прохудившейся крыши, улегся в хладную постель и долго метался в горячечном бреду. Нелегка жизнь пиита.
Я часто думаю о смерти. Потому что дом мой называется «Приют эсхатолога», и думать о чем-то другом здесь нельзя. Вот и сегодня я с самого утра думаю о ней. Наверное, потому, что заболел и мне сильно нездоровится. Проклятый буревестник не только исклевал мой альбом со стихами, но и заразил меня инфлюэнцей. Ежели я останусь жив, придется убить его камнем и разорить гнездо, иначе начнется пандемия. А ежели помру, то и пусть начинается.
По правде говоря, о девах я думаю намного чаще, чем о смерти, потому что девы прекрасны, а смерть наоборот. Тем более во время тяжкой лихорадки лучше думать о юных девах, ведь они лучатся теплом и душевной энергией, а смерть источает могильный хлад.
Стихотворное произведение, на которое покусилась больная птица, я посвятил самой прекрасной незнакомке на свете. Ее зовут Jann-Li. Я познакомился с нею с помощью программы для общения. Вообще-то мне часто пишут юные девы, я даже помню некоторые имена – Джессика, Роксана, Вероника и другие. Имена этих дев очень красивые. Они пишут мне сообщения и хотят со мною пообщаться на каком-то иностранном языке. Они мечтают, чтобы я изучил их язык вместе с ними! Так велико их желание поговорить со мною о судьбах русской поэзии.
Я понимаю, известность моя как поэта шагнула далеко за пределы моего приюта на дикой замшелой скале. Недаром лучшие издатели земли русской выпустили мои романы в стихах. Эти девы хотят погреться в лучах моей неувядающей славы. Однако же я сам не прочь погреться в тепле чаровниц! Лучше двух, трех, а то и пятерых сразу. Но у Джессик, Роксан и Вероник никакого тепла нет, у них только имена красивые.
А Jann-Li не такая. Я знаю, она совсем другая, потому что у нее странное имя. Только необыкновенные девы выбирают себе такие странные имена. Я не знаю, как выглядит эта прелестница, но думаю, что она – верх совершенства. И голос ее никогда я не слышал, но он наверняка напомнил бы мне шелест прибоя в тихий летний день.
Jann-Li так самодостаточна, что ей не нужна моя всемирная поэтическая известность, и она часто пишет мне в программу жестокие слова «нет», «забудь» и «хе». Тогда я устремляю задумчивый взор в окно, на грозовые тучи, и думаю о смерти. Печальные строфы моих бессмертных стихов унылым набатом звучат в моих ушах.
Ну вот, подумал немного о смерти и смог подняться с ложа. Пойду забивать камнями больного буревестника, дабы сварить из него целебный бульон. Только бы он еще не сдох, пернатый паразит, а то без бульона останусь.
Опять всю ночь думал о смерти. Наверное, потому, что проклятый буревестник хрипел и кашлял на соломенной подстилке, кою я соорудил для несчастной больной птицы. Хотел вчера забить ее камнями, но она так печально уставилась на меня загнанным взором, что руки с камнями бессильно обвисли.
Я принес буревестника домой и напоил травяным чаем. Потом читал свои избранные стихотворения, наполненные светом и волей к жизни, чтобы буревестник скорее поправился. Но он почему-то стал чахнуть на глазах. Видимо, птицам нужны совсем другие поводы, чтобы счастливо жить на скалах. И я догадался, что человеческие девы, восхвалениями коих полны мои творения, его не вдохновили! А стихов для птиц у меня нет! Теперь думаю над ними. Великие строфы уже стаями роятся в голове.
«Твои белые перья – словно пух лебяжий…»
«Милая птаха, покрути же гузкой…»
«Исклевала ты мозг мне, чудо ты в перьях…»
«Принес я рыбку тебе из пучин океанских…»
Что ж, полагаю, стихотерапия может получиться. А потом, когда невзгоды останутся позади, устремлю я взор в туманную даль, стоя на вершине замшелой скалы, и протяну руки со счастливою птицею в сторону восходящего солнца, и воскликну с чувством: «Лети же с миром, мой пернатый друг!».
Я